Владимир Шапко - У подножия необъятного мира [Хроника деревенского городка] [litres]

Немного… по-другому, что ли, уважали архаровцы математика. Николая Николаевича. Если он бывал трезв, то есть похмельно-взрывчато-опасен, когда сумеречно сидел он в классе за столом словно с туго засаженным в голову штопором: «ГДЕ?! КАК?!» (выпить), – архаровцы старались не шуметь, в остановленном зрении его – деликатно размазываться. Перемещались по классу на цыпочках, говорили шёпотом. Словом, вели себя как на вокзале, где все вроде бы только и делают, что сидят и молчат, а гул откуда-то берётся, и движения наблюдаются постоянно.

У доски, отвернувшись от класса, принимал муки Поляна. Точно не знал, что с доской этой делать. Он всё время брал её с боков обеими руками. То ли на себя примерял, как распятье, то ли от души разом отринуть хотел. Казалось, сними он её наконец – и откроется ему. Что-то небывалое, широкое, небесное, необъятное. И задышит он сразу полной грудью, и повернётся к архаровцам просветлённый: зырь, пацаны, красота-то какая неземная!.. Но взгляд изнывал, тёрся о голую серую стену выше доски – и выхода не находил… «Счастный!» Математик кивал себе за спину. Павлики выбегал к доске, сильно вытягивался рукой с мелком (будто цепкий кулачок ума из себя длинно выдвигал) и бойко выстукивал на доску буковки, цифирки, крестики, скобочки. Поляна прилежно внимал. Он, Поляна, археолог теперь: клинопись неведомую египетскую зрит. Головой кивал, восхищался: как просто всё! Господи, гениально-то как!.. От досадливого жеста (сгинь!) повернувшегося математика поспешно сдвигался от доски к Павлики. Клал руку ему на плечо. Дескать, мы пахали! Ждал оценки труда. «Коломенской версте поднебесной, – задирал голову математик, – чистый колпешник! А маленькому умнице, – Николай Николаевич гладил смущающегося Павлики, – как всегда – “отлично”!»

Поляна – с горя ли, с радости ли – дико хохотал, сметая тенеты с потолка. Хватал смеющегося Павлики и, как баскетбол, – подскоком – гнал его к месту. За парту с Шатком.

Математик опять было навешивал похмельную голову на кулак… как вдруг видел квадратный кусок картона. Из щели между первой партой и столом медленно просовывался он вверх. По совершенно непонятному закону физики. При совершенно неподвижных обитателях первой парты… Николай Николаевич поспешно накидывал очки, любознательно приподнимался. Задачка. Формула вроде бы. «Н. Н. + 0,75 =?…» Что это?… Николай Николаевич поверх очков растерянно разглядывал класс. Мордашки его учеников тужились, побрызгивались слюнками… «А-а! Смеяться?! Мерзавцы! – И над падающими, припадочно колотящимися на партах головёнками начинала летать инвалидская гневная палка с резиновой пяткой на конце. – Я вам покажу, негодники! Я вам покажу 0,75!»

Но ни разу палка не опустилась до низости…

Иногда после звонка на урок из коридора слышался бесстрашный, буйно вырывающийся голос: «Прочь с дороги, фельдфебельская рота! На плацу иди-командуй-маршируй!» Архаровцы в классе охватывались мгновенной, буйненькой радостью: «Нога липовый! Фугас принял! 0,75! Рассказывать будет! У-урь-ря-я! Тихо! Тихо! Идёт!»

И вот он – огнедышащий и долгожданный, как пирог из печи, – чётко покачиваясь, вкандыбывает в класс, продолжая клокотать победным возмущением: «Меня! Зверобоя-охотника! Медвежатника! Запуга-ать?! – Швырял лохматый классный журнал на стол – точно презрительную перчатку-вызов Зализке. – Как я зол! Ч-чёрт!»

А архаровцы уже ноют, уже просят «медвежатника» поскорей начинать рассказ. «О чём?» – деланно удивляется тот. «Как вы – на медведя! Один на один! С рогатиной! Николай Николаевич, начинайте!» – «А-а. Было дело…» И, не заставляя себя ждать, шёл сибирский охотничий вдохновенный рассказ о том, как отважный восемнадцатилетний охотник-медвежатник Кольша Зырин (Николай Николаевич) бил рогатиной медведей. Сперва, понятное дело, была тщательная подготовка к охоте. В первую голову изготовление убойного инструмента, в данном случае – острой крепкой рогатины. Затем пошивка из кожи буйвола двух мячей, одного совершенно гладкого, другого – с шипами из гвоздей. (Самый наиглавнейший секрет будущей охоты!) Дальше вся деревня провожала отважного охотника за околицей. Говорили напутственное старожилы. («Старожилы» у рассказчика – старые, мудрые люди.) «Старожилы, значит, бают мне, дескать ты, Кольша Зырин, смотри там, поворачивайся, не дай Дяде-то (медведю) себя заломать. А мы уж – как возьмёшь Дядю-то, Бог даст – и на валимся миром. Помогём тебе, значит. Приташшить. Дядю-то. Смотри, значит, Кольша Зырин… Стою, слушаю, ветер буйны кудри бьёт. Шапку надеваю, поклон земной старожилам бью, ноги в лыжи – и пош-шёл! “Возвращайся скоря-я-а-а! Кольша-а-а-а!” Это народ мне кричит, руками машет. Старожилы плачут. Да-а. Но иду – больше не оборачиваюсь…»