Владимир Шапко - У подножия необъятного мира [Хроника деревенского городка] [litres]

– Ты, недомерок! – Митька зло глянул на мужичонку. – Брысь с глаз!

Чалдонишке – куда от стыда подальше – но нет: сложил кнут, по сапогу независимо застукал.

Подражая капитану, Митька крикнул:

– Маячки-и! А ну, вон ту телегу на руках к борту! Живо!

Чалдоны загалдели, подхватили, крякнули, переставили. И вместе с многопудовой бабой. Та и охнуть не успела. Ну, маячки, ну, молодцы! Митька быстренько ввёл лошадь в освободившееся место. Шкенцы тут же ударил с капитанского в свой рупор:

– Во, чалдоны! Где у маяка баба сиськи разложит – телега с лошадью помещается! Во!

Весь паром в хохот. А Шкенцы рупор обратно приставил к ноге. Как верного друга-товарища. И за огромный свой штурвал схватился – опять недосягаемый, как Бог.

В городке, у входа в Кировский парк, стояла мусорная урна – с узкой горловиной, раструбно расширенная книзу. Урну эту только с весны установил садовник Дронов. В неё всегда сначала удивлённо заглядывали, потом обязательно и серьёзно плевали. Вот в точности такой же здоровенный раструб, только без дна и с ручкой на боку, и стоял всегда наготове у ног Коли Шкенцы. Назывался он уже Рупором, никого на свете не боялся, орал по Иртышу аж до самого горсовета, и по нему с большой подковыриной можно было дать зелёной – ревазовской: «А пролетарьяту неча терять, акромя своих цепей! Вот так-то, товарищи!»

Рупор орал:

– Митька, во имя родного горкомхозу стрреги маячков! Впер-рёд! На новые р-рубежи-и! Случка города и деревни! Кто кого! Ура!

С хохотом паром подхватывал призыв, кричал «ура». А для Митьки наступал звёздный час. Парень шёл к фанерной будке на краю парома. Выходил из неё совершенно другим человеком – на голове милицейская фурага (хоть и потрёпанная сильно, с надорванным козырьком, но ещё крепкая), через плечо сумка командира, на тощих ногах болтающиеся кирзачи. Этто тебе, брат, не рейтуза вислая – орёл идёт! Чалдоны примолкали, подтягивались.

К первой телеге подходит Митька. «Так. Чья телега? Твоя, значит? Так-так… – Митька эффектно щёлкал окованным хлястиком сумки, зачем-то доставал длинный обломанный карандаш. – Так. Значит, мы имеем телегу, запряжённую в лошадь. Так? Так. Телега загруженная мешками и бабой. Так? Как – не так? Твоя баба или нет?… – Мужик чесал в затылке, как бы говоря: так ить баба, она ить завсегда и есть баба. Что, верно, означало: ну зачем платить за неё? И так всю жизнь плачу – плачу! – Твоя, значит… Тихо, тихо, гражданочка! Не буйствуй! Он пошутил. Дома, дома с ним разберёшься! Так. Значит, за бабу – взрослый билет. «Как, как?» А вот так! У нас, как в кине – и взрослый, и детский билеты имеются! Значит, телега гружёная… лошадь… баба – взрослый… Так. А это чей такой? Ну-ка, иди-ка сюда, байстрюк. Игде твой тятька? А-а! Вот э-этот? Ты чё ж, дядя, родного сынка не узнаёшь? А? Нехорошо, дядя, горкомхоз обманывать, нехорошо-о. Значит, один детский… И ты его дочка? Ну, чудеса-а! Ты, никак, дядя, по всему парому их рассовал? Сколько их тут у тебя?… Смотри у меня! Так… телега… лошадь… баба – взрослый… байструки – два детских, ты сам – взрослый… Ну, вроде бы всё… Да-а! А этто чей кобелёк?… Как не знаешь? А к чьей телеге привязан? Ай-ай, дядя, нехорошо, ой, нехорошо-о… Горкомхоз – родной, а? Нехорошо-о… Значит кобелёк – детский! Вот так, дядя!

– Молодец, Митька! – орал Шкенцы. – Нам неча ждать милостей от природы, взять их у неё – н-наша задача! Стр-р-реги-и!

Паром опять в хохот. А Митька, назвав сумму в рублях и копейках, из сумки достав громадные портняжные ножницы, затем билеты, сложенные скатертью, начал выстригать длинную, этакую фигуристо-художественную ленту. Взмокший чалдон толкал жену. Та отворачивалась, лезла в вырез платья за заначкой. Развязывала её крепенький узелок. Митька точно отсчитывал ей сдачи, чалдону же навешивал ленту билетов. Через пузо и плечо. Как передовику натуральному. Хлопал по плечу: гордись, дядя! «Передовик», развалив руки, разевался на себя: и на хрена она мене? Чего делать-то с ней? А? Чалдоны?…

Тут как тут Шкенцы с трубой:

– Бери, бери, правофланговый! В городе пригодится – лопушков-то там не-ету…

– Га-а-а! – падали на телеги в баб своих чалдоны. – Ну чёрт Шкенцы! Ну, забавник! Ну, продёрнет завсегда! Га-а-а!

На ту сторону лодка выбилась как раз к упавшему в воду дереву. Это был тополь. При взгляде на него виделся жизнерадостный, весёлый старичок. Никаким годам не дал он разжевать на лице своём мальчишескую смешливость и баламутство. Бородатенький словно, с мосластыми и красными от холода ногами, засунул он под воду охватисто руки – и шарит по дну, и шарит. Неводит, значит. И словно глазами смешливыми подмигивает. Зевакам. Дескать, ну, ждите сейчас рыбы!..