Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

Полицейский.

— Мужик, чего ты орешь?

— Что-о-о, раб? — заорал я и влепил ему подзатыльник.

Он схватил меня и потащил в участок. Однако, я, победно лая, славно боролся с ним. Только после того, как пришли еще двое, я был побежден. Но, бросившись на землю, колотил все вокруг себя, брыкался и кусался. Меня схватили за руки и за ноги и понесли прочь.

— Этот человек, видимо, безумен, — сказал им какой-то господин. — Обходитесь с несчастным бережно.

— Этот-то безумный? Пьяный как свинья, понюхайте, как от него разит водкой!

— Я не пьяный, я князь Штерненгох, превратившийся в Слона! Пустите меня, негодяи, иначе гнев императора падет ужасным образом на ваши головы!

Все вокруг только смеялись. Тут я очутился в участке. Я и ахнуть не успел, как они швырнули меня на скамью, привязали к ней, стянули с меня штаны и, отстегнув ремни, бросились все на меня… Ой, ой!

Тут вошел комиссар.

— Смотрите, начальник, этот вонючий тип говорит, что он князь Штерненгох!

Комиссар, отстегнув тоже ремень, нагнулся ко мне:

— Боже мой! Сейчас же перестаньте, это Его Сиятельство — первый вельможа империи — главный советник и любимец императора, беда, беда, — небеса, небеса, обрушьтесь на меня! — Мы погибли…

Что следовало затем, не знаю, так как лишился чувств. Только к вечеру я пришел в себя. Лежу в прекрасной комнате; сразу видно, что это не просто жилая комната. Голова совершенно дурная. Но мое безумие, видимо, проходит. Несколько лиц учтиво обслуживает меня. Чувствую себя больным, таким больным… Это был героический подвиг, что я в тот вечер столько написал. Но теперь больше не могу — засыпаю…

12 мая, после обеда .

Я спал долго, и мне снились страшные, дикие сны. Теперь безумствую уже мало; зато брежу в жару. А это, полагаю, хорошо. Белая горячка — ведь это не что иное, как безумие, законное безумие. А безумие в бреду затеряется. А может, в нем и исчезнет… С ужасом вспоминаю о том, как вчера у меня помутился разум. Боже, ты все же меня не покинул! Даже эти вчерашние побои как будто пошли мне на пользу. По крайней мере, пока они длились, совершенно исчез мой бред.

Но в телесном отношении я плох. Я так плохо себя чувствую, я очень слаб, дрожу от холода, ужасно болит голова. Чувствую, что заболею смертельно. Но даже это, может быть, пойдет мне на пользу. Ведь в январе именно болезнь спасла меня. Но тогда мое безумие было не настолько сильно, как теперешнее; и болезнь была не такой серьезной, как вот эта, раскрывающая на меня свою пасть…

О Боже, что со мной будет? Ну, поживем — увидим.

13 мая, поздним вечером .

Часы все время говорят тик, тик, действительно просто надоело; какой глупый мерзавец придумал это тихоходное чудовище? Мои сторожа храпят в соседней комнате. А электрический свет — это тоже ловкий монстр. Я сижу на кровати, но встать с нее уже, пожалуй, не сумел бы; какой-то озорник мне в ноги и во все жилы влил ртуть. Немного брежу, но в данный момент это не самое худшее. Ведь пишу я вполне разумно. О чем писать? Больше всего хотелось бы об этом теленочке, который не боялся Демоны и у которого черная мордочка; но это не вполне достойно будущего императора германского. Вы думаете, я схожу с ума? Стоп! Я выберусь из безумия, как мышь из штанов, вот увидите!

Буду писать о том, что слышал вечером. Дело в том, что меня посетили четыре человека: дядя, брат, один толстый, один тонкий человек. Тех представили мне как баварских дворян, но, благодаря их ученому разговору, я понял, что они не дворяне.

Дядя — явление импозантное. У него почти нет лба, и если кому-нибудь захочется разглядеть его глаза, ему придется взять увеличительное стекло; зато у него огромные щеки, и челюсти, и страшные усы. А так как вдобавок он большой и грузный, он всюду вызывает огромное уважение к себе. Это уважение возрастает, как только зазвучит его мощный, надтреснутый, медленный голос; с его манерой говорить вы тотчас познакомитесь.

Зато мой брат — это только дегенерировавший потомок знатных предков. Он похож на паутину, вертится постоянно как воробей; если дохнёшь на него, можешь его сдунуть. Он все время тараторит какую-то чушь из-за своего слабоумия и сильно косноязычен. В нем нет и намека на характер. Однако император его чрезмерно уважает и произвел в генералы.

Поговорив со мной, они удалились в соседнее помещение и вели там обо мне дебаты. Тихие, но я расслышал каждое слово; сегодня у меня уши как у осла.

— Господа, — сказал тонкий. — Болезнь его сиятельства загадочна, науке доселе не известна: однако, моя проницательность открыла ее причину, и с сегодняшнего дня психопатология обогатится новой болезнью, которую я тут же окрещу: Morbus sedatorius doctoris Trottelhundi. Дело в том, что несчастный страдает сидячей болезнью: ему постоянно непреодолимо хочется сесть, где бы он ни стоял, и он готов усесться хотя бы на раскаленные угли, как перед полицейскими он сел на мостовую — на кучу грязи, в ежевику, на пороге салона, и т. д.