Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Где-то я вычитал, что однажды этот мудрый муж прогуливался в миртовой роще со своим учеником и тот спросил: «Почему тебя, учитель, столь часто одолевают сомнения? Ты прожил долгую жизнь, умудрен опытом, ты учился у великих эллинов. Как же так случилось, что и для тебя осталось столь много неясного?»

Философ начертил посохом на земле маленький круг и сказал: «Это — твои знания». Потом начертил большой круг: «А это — мои. Все, что осталось вне кругов — неизвестность. Маленький круг с неизвестным соприкасается мало. Но чем шире станет круг твоих знаний, тем больше будет и его граница с неизвестностью. А это значит, что чем больше ты будешь узнавать нового, тем чаще у тебя будут возникать вопросы».

Дворовый пьяница из моего детства дядя Коля по прозвищу Гуляй-Нога, который об Анаксимене слыхом не слыхивал, тоже всегда говорил: «Век живи — век учись, а дураком помрешь». И добавлял: «А если тебя водка не берет — пей денатурат».

Кстати вспомнилось, как я первый раз в жизни нарезался.

Произошло это в восьмом классе.

Мы с Серегой Рюхиным договорились со знакомыми девочками сходить на каток. По дороге на «Спартак», где было запланировано спортивно-развлекательное мероприятие, зашли в гастроном и купили две бутылки вермута за рубль ноль две копейки. Я такого давно в продаже не видел. Видно, ушел весь на окраску заборов, а, может, им теперь поля от вредителей опрыскивают. Мы уже подошли к стадиону, когда Серегу вдруг взяло сомнение: «Не будут девки эту дрянь пить. Давай сами хоть бутылочку дерябнем». Тут же и распили. Зашли в раздевалку, надели коньки, сдали ботинки и вышли на свежий воздух.

— Вон твоя Танька кружит, как ястреб над птичником. А вот и моя Люська, — сказал Серега. — Что со второй-то бутылкой делать будем?

Раскрасневшаяся на морозе темноволосая черноглазая Танька в белой шапочке, белом свитере была чудо как хороша, да и Люська в тот момент мне показалась тоже очень привлекательной. Улыбающийся мир широко раскрывал нам свои объятья.

— А давай ее выпьем и пойдем кататься, — предложил я.

Мы зашли за здание раздевалки и на берегу Лососинки высосали из горлышка вторую бутылку. Вино по вкусу напоминало чернила, в первом классе я их как-то на спор попробовал и до сих пор помню ощущение стойкой водянистой горечи. Серегу тут же начало тошнить. Ему было неудобно за свою слабость и в перерывах между спазмами Серега зло шипел:

— Иди катайся! Я постою, подышу и тоже приду.

— Ладно, — сказал я. — Сделаю кружок и вернусь. Ты тут особо-то не раскисай.

Я чувствовал себя крепким мужчиной, и мне было даже немного жаль Серегу.

Но кататься в тот вечер не пришлось. Когда я лихо затормозил около Таньки, лед вдруг встал дыбом. С его стороны это было подло. Я мухой пополз на изрезанную коньками гладкую стену. А что еще оставалось делать? Потом, помнится, мотался флагом вокруг штанги футбольных ворот, а девчонки и протрезвевший Серега время от времени подъезжали и говорили что-то ободряющее. Домой меня доставили всей компанией. Почему-то в коньках. Где катили, поддерживая с двух сторон, а где и просто волокли за руки. Поставили перед дверью нашей квартиры, позвонили и убежали. Мама открыла дверь. Я жеребцом процокал в прихожую, сел мимо скамеечки на пол и стал разуваться.

— Ложись спать, — сказала мама, когда я снял коньки, и поставила около кровати тазик.

— А тазик з-з-зачем? — спросил я.

— Ложись — поймешь.

Мама, как всегда, оказалась права. Неотвратимое понимание, которое она предвидела, пришло тотчас, как только я коснулся головой подушки.

Отравление было настолько сильным, что меня несколько дней подташнивало лишь от воспоминаний. Простые слова «коньки», «Танька», «стадион „Спартак“», «„Танец с саблями“ Хачатуряна» вызывали отвращение.

Года полтора я в рот не брал спиртного и лишь в десятом классе, как и все, стал весьма умеренно употреблять сухое (бутылка на всю компанию) перед вечерами отдыха, так тогда называли дискотеки.

Когда я окончил школу, маме неожиданно выдали в профкоме горящую путевку и она уехала отдыхать в санаторий. А я решил поступить в университет. Жить одному было, мягко говоря, тоскливо, и потому перебрался к своему приятелю Болику. Это не прозвище, а производное от Болеслава, он — поляк. Мы с ним дружим с первого класса. Его родители в это время находились на даче.

Мое вселение товарищ решил отметить большим пирогом. Замесили сдобное тесто, в которое для вкуса и аромата добавили немного вина «Лидия»: оно аппетитно пахло земляникой. Печь он не умел, я, впрочем, тоже. Позвали на помощь сестричек Свету и Люду, они оказались такие же неумехи.