Леван Хаиндрава - Очарованная даль

В коридоре раздались твердые, быстрые шаги, дверь за спиной раскрылась, и Гога, обернувшись, увидел полковника Тодадзе.

— Что, никого, кроме вас, нет, Георгий? — спросил он. — А я-то спешил!

Тодадзе посмотрел на часы и укоризненно покачал головой по собственному адресу — он тоже опоздал на четверть часа. И тут же заговорил бодро и оживленно:

— Да, я вас еще не поздравил с окончанием курса в университете. Очень, очень рад. Это важный шаг в жизни.

И Тодадзе с широкой улыбкой размашисто протянул руку Гоге, потом притянул его к себе и обнял.

— Ну, что думаете делать теперь? Чем заняться?

Гога улыбнулся, стараясь скрыть горечь:

— Буду устраиваться.

— Есть что-нибудь на примете?

— Пока нет. Кое-куда заходил, но безрезультатно.

— Да, дело это нелегкое. Ну, да с вашими знаниями устроитесь.

Как всякий человек, стоявший далеко от того мира, с которым в тот день соприкоснулся Гога, Тодадзе считал, что университетский диплом открывает перед его обладателем все двери. Сам Тодадзе был неплохо материально устроен — работал управляющим в ресторане, принадлежавшем грекам.

В этот момент подошли еще двое и сразу вслед за ними запыхавшийся, смущенный Коля Джавахадзе. Он тоже обнял и поздравил Гогу.

— Ну, подождем еще пять минут и будем начинать, — сказал, оглядывая присутствующих, Тодадзе.

— Я думаю, уже сейчас можно, — отозвался Джавахадзе. — Шалико звонил мне и просил передать, что сегодня прийти не сможет. А Пулария болен.

— Да, я слышал, что он в госпитале. Что у него?

— Скверная штука, — озабоченно ответил Джавахадзе. — Мокрый плеврит.

— Как же это мимо нас прошло? Кто за ним ухаживает? — огорчился Тодадзе.

— Он в госпитале Святой Марии, там монашки, уход прекрасный. Ну и Шалико с Евдокией Степановной почти каждый день его навещают. Я был два раза.

«Как же так, в нашем госпитале лежит человек, а я и не знал!» — думал Гога, продолжавший считать университет «Аврору» и принадлежащий тому же ордену госпиталь — своими. Гога питал особое уважение к Пулария из-за того, что тот служил когда-то офицером в грузинской армии, участвовал в боях против турок и деникинцев. Гога знал также, что значит для Пулария его отец, Ростом Горделава, и это вызывало в Гоге ответное чувство.

— Я завтра навещу его, — сказал он, адресуясь ко всем. — Что ему можно отнести?

— Да, да, сходите, узнайте, не нужно ли чего. А отнести… что ж, думаю, фрукты ему можно. Ну хотя бы бананы.

Пулария последнее время сильно нуждался. Из ресторана «Дарьял» он ушел еще года три назад, сохранив с Шалико Джинчарадзе добрые отношения. Устроился он начальником охраны на пароход одной британской компании, совершавший каботажные рейсы вдоль китайского побережья. Жилось ему материально неплохо. Но однажды с ним приключилась неприятная история. Он повздорил с молодым офицером, который, будучи нетрезвым, в пылу ссоры назвал его «грузинской свиньей». Пулария, несмотря на свое среднее сложение, отличался незаурядной силой и на глазах у матросов-китайцев схватил обидчика за ворот и сзади за брюки и, подтащив к борту, выкинул в воду. Будь это в открытом море, Пулария бы несдобровать. Но корабль стоял пришвартованным к причалу в Гонконге. Офицер благополучно выплыл. Капитан парохода Симпсон, человек пожилой, видавший виды и не лишенный чувства справедливости, вызвал к себе Пулария и сказал:

— Я понимаю вас, мистер Пулария. Старший механик Бромвелл не имел права оскорблять, но и вы совершили тяжелейший проступок и спасает вас только то, что вы — не член команды парохода. Ибо в таком случае я передал бы вас гонконгским властям и тогда плохо было бы. Спасает вас и то, что пароход стоит у причала, иначе ваш поступок квалифицировался бы как бунт в открытом море и было бы еще хуже. Вы понимаете, что после того, что произошло, вы оставаться на борту не можете. Я списываю вас на берег.

Так Пулария остался без работы по графе dishonourable discharge [55] Непочетная отставка (англ.) . и, конечно, с таким документом никуда устроиться не мог. Об этом случае Гога в общих чертах слышал и раньше, но подробности узнал только сейчас, и они, как нельзя лучше, соответствовали его сегодняшнему настроению. «Вот это человек! Вот так надо реагировать, когда задевают твою национальность. А я сегодня слушал этого рыжего, как баран…» У Гоги было в характере в минуты депрессии заниматься самобичеванием, иногда не вполне обоснованным.

Заседание в тот день длилось недолго, повестка была небольшая. Решили оказать материальную помощь Пулария в размере пятидесяти долларов. Эти деньги тут же передали Гоге.