Давид Маркиш - В тени Большого камня [Роман]

— Мы как вышли на Тюя-Ашу, глядим — идут двое, и четыре лошади под вьюками. Какие такие вьюки, что люди таскают — это тебе надо знать обязательно! Ну, мы им хотели проверку сделать, а они — бежать. Догонять пришлось… Лошадей мы их потом поймали.

— А сами они? — спросил Кудайназар без особого, впрочем, интереса.

— Разбежались… — вильнул глазами Абдильда. — Обратно убежали в Таджикистан.

— Куда ж они шли-то? — спросил Кудайназар, пряча маузер.

— Кто их знает… — потерянно пожал плечами Абдильда. — В Китай, наверно, шли. Контрабандисты. Ты сам сказал: чужих никого не пускать.

— Солдат не пускать, с оружием, — жестко поправил Кудайназар.

— А мы оружие у них сняли! — оживился Абдильда. — А как же! Две винтовки и вот наган. Патронов к нему — целый ящик.

— Где? — помягчел Кудайназар. — Покажи.

— Эй, вы! — крикнул Абдильда за дверью. — Тащите!

Таджики внесли в комнату вспоротые вьюки, насвеже перетянутые веревкой.

— Проверил я на всякий случай, — пояснил Абдильда. — Чтоб зря не таскать.

Подойдя, он ловко распутал узлы веревок. Из распавшихся мешков вывалились на пол ковры, медная чеканная посуда, синие узбекские и красные туркменские халаты, вышитые бухарские тюбетейки. Сочно светился туго смотанный гранатовый бархат. Сердолики и «тигриные глаза» вспыхивали на серебряных женских побрякушках марыйской работы. Среди побрякушек поблескивал золочеными ножнами детский кинжальчик с бирюзовыми каплями на черной костяной рукоятке.

— Маленькому хану! — сладким голосом пропел Абдильда, выгребая нож из-под горки украшений. — Расти в отца!

Точным отцовским жестом вырвал Кадам кинжал из рук Абдильды. Кудайназар наблюдал за сыном с одобрением.

— Вот так надо пробовать, смотри! — Кудайназар чуть ни силой взял нож у мальчика. — Если острый, ноготь режет легко. И, смотри, не обрежься: собственным ножом обрезаться — позор!

— Хороший мальчик, сильный мальчик! — пел Абдильда.

Трое таджиков молча стояли у стены. От их мокрой одежды шел пар.

— Возьмите себе по халату, — сказал Кудайназар. — И по лошади.

Держа нарядные халаты на отлете, таджики попятились к двери и, кланяясь, вышли.

— Ну, а ты свое уже взял? — Кудайназар глядел на Абдильду с усмешкой.

— Мне достаточно того, что падает с большой телеги на дорогу, — прижав руку к груди, объяснил Абдильда. — Я только наклонился и поднял песчинки от твоего богатства.

— Золотые песчинки? — уточнил Кудайназар. — Ну, ладно, ладно… За наган — спасибо. Считай, что я у тебя его купил за эти самые песчинки.

Абдильда согласно наклонил голову.

— Когда я лез по твоей воле на Тюя-Ашу, — не подымая головы, начал новую тему Абдильда, — когда я скакал за проклятыми чужими людьми, которые не хотели подарить тебе наган от чистого сердца, — тогда я решил: если Аллах вернет меня живым в Алтын-Киик — дать тебе совет…

— Ну, давай, — разрешил Кудайназар, шевеля носком сапога марыйские побрякушки.

— Позволь нам поставить тебе юрту над пещерой Каинды, в урочище!

— Зачем? — удивился Кудайназар. — Это хорошая кибитка, не хуже твоей мельницы.

— Лучше! — возмущенно взмахнул руками Абдильда, а потом сунул ладони в широкие раструбы барсовых рукавов. — Она лучше! И больше! И удобней! Но твои люди должны видеть, что ты живешь как хан, а не как какой-то охотник… Нашим алтын-киикцам это, конечно, все равно — но у тебя есть уже трое таджиков, и еще другие к тебе придут, вот увидишь. В ханской юрте они должны просить тебя взять их в твой отряд, а не в саманной кибитке — пусть даже она будет лучше, чем моя мельница, пусть!

Кудайназар молчал, бередил веткой жар в очаге.

— Знаешь что, дорогой Кудайназар, — вкрадчиво сказал Абдильда, — давай сделаем так: мы — поставим юрту, а ты — посмотришь. Не захочешь там жить — пускай себе стоит для парадных случаев.

— Ладно, — согласился Кудайназар, — ставь. Посмотрим… И это все барахло, — он ткнул ногой в ковры, в халаты, в бархат, — туда отнеси.

Абдильда вздохнул облегченно, поднялся, вышел.

Кем Лейла приходилась Абдильде — внучкой или не внучкой — этот вопрос не занимал в Алтын-Киике никого. Сам Абдильда на этот счет тоже не задумывался: не видел смысла. Девочку привезли на мельницу четыре года назад дальние родственники, было ей тогда лет десять или около того. По словам этих родственников, пожаловавших незвано, девочка приходилась дочерью третьему сыну Абдильды, умершему, по словам тех же родственников, от черной оспы где-то в туркменских песках. Все было бы, таким образом, просто замечательно, если бы не одно обстоятельство: девочка называла своего покойного отца Куртом, в то время как Абдильда нарек своего третьего сына при рождении Мурадом. Кроме того, от других родственников, не более, правда, близких, чем эти, привезшие внучку, Абдильде было известно, что третий его сын Мурад живет себе припеваючи в Самарканде, держит там чайхану и ни в какие туркменские пески ехать не собирается. Сопоставляя эти противоречивые данные с кое-какими другими, не менее запутанными, Абдильда пришел к выводу, что приехавшие к нему в гости дальние родственники — никакие ему не родственники, а только знакомые родственников. Это исследование навело его, однако, на мысль, что и те гости, что видели его третьего сына Мурада разносящим чайники с чаем в Самарканде, — тоже, возможно, самозванцы, никоим боком не состоящие с ним в кровном родстве. Усомнившись, таким образом, в достоверности обоих источников информации, Абдильда успокоился и оставил девочку Лейлу у себя.