Евгений Бузни - Александра

Пошёл Володя в онкологический центр проконсультироваться о здоровье. Что-то сильно его обеспокоило. Положили на обследование, да, как оказалось, поздно. Сгорел он на койке с огромной скоростью. Будто что-то оборвалось внутри, какая-то ниточка, что удерживала всё время и вот не удержала. А хороший ведь был парень. Мечтал открытие в науке сделать, но не для того, чтоб люди ахнули — вот, мол, какой он молодец, — а для того, чтоб тем людям жилось получше с помощью его науки.

Мало времени было у Настеньки с Володей поговорить перед смертью.

Кто ж знал, что так рано она к нему подберётся? Но всё ж поговорили о жизни, и вот какие слова больного, умирающего человека поразили Настеньку:

— Я, если даже не выкарабкаюсь, то, думаю, вряд ли большая потеря будет для науки, потому что, как я вижу, никому она у нас в стране сейчас не нужна. Все воюют за какую-то липовую демократию, ломая, что создавали годами, на корню. А демократия без пищи, что огонь без дерева, потеряет свою привлекательность быстро. Только дым останется, который глаза ест.

Вот эта неуверенность в своей нужности, сомнение в полезности, очевидно, и сыграли свою злую роль. Когда врач спросил, согласен ли Володя на операцию, он только рукой махнул:

— Что уж теперь? Делайте, если поможет. А вообще-то мне лучше, наверное, там. Здесь только мешать буду своим больным состоянием.

Настеньке он, конечно, такое не говорил, пытался немного бодриться при ней, чтоб не расстраивать, но она чувствовала, что потерял её любимый веру в жизнь, утратил радость её ощущения. Заметили это родители, заметили друзья, приходившие навестить. Все пытались вселить уверенность в том, что жизнь наладится. Но он отвечал:

— Вы тоже не верите в то, что говорите.

Во время операции для её победы было мастерство хирурга, были опытные ассистенты, было прекрасное оборудование, не хватило воли к жизни у самого больного.

В эту трагическую ночь Настенька думала, что вовсе не спала, только откуда-то приходил к ней опять Горбачёв, присосался к её груди, и она хотела его убить, гнала от себя, убеждая не доводить до греха, а тот, оторвался от груди и показав рукой на Красную площадь, где было полно народа, сказал:

— Вот люди глупые, прогнали меня плевками и издёвками с трибуны первомайской демонстрации, а ведь я хотел как лучше, хотел освободить их.

— От кого освободить? — закричала Настенька. — От самих себя? Вы не освобождаете их, а растаскиваете друг от друга, загоняете в собственные кубышки. Вы бандит.

И вдруг с ужасом она увидела, как люди стали расползаться, исчезая за зданием ГУМа, за собором, за музеем. В центре площади остался один человек.

Настенька присмотрелась и поняла, что это Ельцин. Он стоял один, хмуро глядя на Настеньку.

— Ну, вот и прогнала я Горбачёва, — сказала она.

Ельцин криво ухмыльнулся и исчез.

Настенька не поняла, почему так, и проснулась. В эту ночь у неё пропало молоко и пришлось переходить на кормление сына искусственным питанием.

Она так мечтала кормить его как можно дольше своим здоровым молоком. Не получилось.

А события в стране раскручивались по крутым траекториям с ещё большим ускорением. Щупальца иностранного частного рынка вползали в Москву, укреплялись в ней и разрастались затем по всей стране. Но укреплялись и проникали они по-разному. Одни частники покупали помещения столичных строений почти за бесценок на основе дружеских связей с только что возникшей мэрией, другие создавали совместные гостиничные или торговые предприятия, третьи…

Этот третий способ был совсем не известен в стране. Как и в каждом государстве, в России тоже случались пожары. Бывали, разумеется, и поджоги, когда кому-то хотелось скрыть следы своих преступлений. Такая практика широко известна. Но вот сжечь что-то, для того чтобы вместо этого чего-то построить для себя другое что-то, такого в практике социалистического строительства ещё не было.

Горели помещения широко известной редакции газеты «Московские Новости». Говорили, что будто бы где-то закоротило в электропроводке, никто не видел где, никто не знал когда, но пожар случился. Бравые пожарные дружины его успешно потушили, залив все помещения водой и пеной. Редакция сумела восстановиться довольно быстро. Они не так и пострадали. Зато помещения театрального общества, занимавшие внушительный угол здания знаменитой Пушкинской площади, пришлось обнести надолго строительными лесами.

Что крылось за строительными лесами и пожаром, простому смертному не докладывали. Однако тайное, рано или поздно, становится-таки явным. Это непреложный закон жизни. Вот и пешеходы, спешившие, как муравьи в разные стороны и вечно недовольные неудобствами от ремонтных работ на Пушкинской площади, в один прекрасный день вздохнули с облегчением. Угол здания обнажился, освободившись, наконец, от сковывавших его деревянных настилов.