Давид Маркиш - Пёс [Роман]

Вздыхая, Мыша соглашалась, что жуликам от Захара никакого проку быть не может. А Захар уже видел себя в Мюнхене, в загадочной Баварии с ее доброй и дурной славой, с ее пинакотекой и неукоснительным, немного пугающим порядком. Ему хотелось на день-другой оттянуть отъезд, а потом поскорей вернуться в Вену, домой. Вырваться, окунуться с головой в нечто запретное, золотисто-вязкое — и бегом назад, в хрупкую кухоньку, как бы прилепившуюся к отвесной скале.

Да и в запретное ли? Ну, остановят его, в крайнем случае, на границе, ну, отправят обратно — вот и весь запрет. Документы? Но вот же ребята говорят, что и до получения документов они сколько раз ездили в Германию — и хоть бы что. Это ведь подумать только — Мюнхен под боком, и лето, и красота какая, наверно, по дороге. Все уже перебывали в Мюнхене, за границей, буквально все, один Захар не был… Коротко говоря, Захар Артемьев отбился от собственных ненастойчивых возражений и решился ехать. Ехать решено было на два-три дня, не больше, ночевать у каких-то знакомых хозяина машины, Додика, парня оборотистого, хотя и совершенно непросвещенного. Глядя на ровно веселого, ни при каких обстоятельствах не унывающего Додика, который, по его собственным забавным рассказам, из семи вод умудрялся выйти сухим, Захар умильно рассуждал о том, что вовсе и ненадобно всем на свете людям травить душу высокими сомнениями. Большинству, может, и не надо, как они, впрочем, и поступают. Сомневающийся в чем-либо Додик не стал бы лучше — но стал бы, несомненно, несчастнее. То же можно было сказать и о его товарищах — Вите и Толике. Разговаривая с ними о ценах на подержаные машины и о партии каких-то застежек к фальшивым цепочкам, Захар испытывал чувство бездумной хмельной бесшабашности, оставлявшей, правда, чуть горьковатый осадок. Содержание этих разговоров он никогда не пересказывал Мыше.

Выехали засветло. По сторонам дороги мерцали в рассеянном свете деревья, словно бы обтянутые матовой полиэтиленовой пленкой. На автостраде было просторно, чисто. Великолепный хмель авантюры кружил Захару голову, его тело представлялось ему ловким и спортивным. Хотелось напевать что-то бравурное и пошлое, и Захар с трудом удерживал себя от этого. Витя и Толик дремали, к удовлетворению Захара: освобожденный от необходимости разговаривать со своими попутчиками, он свободно и радостно глядел в окно, в пространство.

Он и сам не смог бы объяснить, что с ним происходило. Ну, поехал в соседнюю страну, ну, машину приятно покачивает на хорошей дороге, на скорости — вот, казалось бы, и все… Глядя в окно, Захар не желал разбираться в том, почему он почти забыл и о Мыше, и о доме, и о Вене с Ленинградом. Ему, пожалуй, не было бы сейчас так свободно и легко, сиди рядом с ним Мыша вместо дремлющего Толика, человека ему совершенно чужого. Да существует ли реальная Мыша в полусотне километров, в Вене, и существует ли Вена, и он, Захар, существует ли вживе в голом и прекрасном мире по сторонам автострады? Какое это счастье — чувствовать иногда, редко отрешенность от всего в жизни, даже от самой этой крохотной, мгновенной жизни, и только вбирать, как вечный камень, свет и тепло мира.

Границу пересекли легко, как бы посмеявшись над самим этим колючим и стреляющим словом — «граница»: никто у них не спрашивал паспортов, не требовал заполнения анкет. Заглянув в машину, немецкий пограничник махнул рукой, и они въехали в Германию. «Ну, теперь все, — несколько даже разочарованно подумал Захар. — Теперь все будет замечательно, раз проехали. Два дня в другом измерении, сорвавшись с цепи». Он почему-то вспомнил Вадима Соловьева, бездомного свободного Пса, колесящего по другой стороне мира, и ему захотелось, чтобы Вадим вышел из леса и проголосовал их попутке. С улыбкой неверия всмотрелся он в лес; никто не вышел оттуда.

По дороге почти не задерживались: хотелось скорей в Мюнхен, сесть в каком-нибудь пивном баре, выцедить по большой кружке пива, съесть знаменитые на весь мир сосиски. Но и в бар не заехали — свернули с автострады под надписью «Центр», сбавили скорость в пригороде. До дик объяснил из-за руля:

— Заскочим на Главпочтамт, возьмем письмишко одно… А потом — гулять!

Захар разглядывал улицы, обсаженные ухоженными, хорошо выкормленными деревьями. От множества этих деревьев, жирно-зеленых, весь город казался погруженным в зеленоватую дымку, и медленная река отдавала зеленым сумраком тишайшей заповедной чащи. Внутренняя мощь города выпирала буграми бетонных площадей, тяжелыми утюжными домами, — и тишина векового леса лежала зеленоватым пластом над строениями… Ни бессмысленной городской толкотни, ни осмысленной суеты города не заметил Захар, проезжая по Мюнхену.