Елена Зелинская - Долгая память. Путешествия. Приключения. Возвращения

– А ты – до поджога! У тебя у самого поднимется рука – книги сжигать?

– «Настольную книгу агитатора» еще как поднимется. Особенно если на ней потомку кашку разогревать.

– А Бунина?

Мамонтов замолчал. Наверное, даже в пылу спора ему трудно было представить, как он будет жечь Бунина:

– Хорошо, Бунина ты отстояла. Конечно, есть книги, которые надо хранить вечно. И пусть будут музеи таких книг. Но миллионы томов и томиков, которые никто не читает никогда… Что съезд КПСС – они ведь и сейчас множатся, как инфузории туфельки. С этим что делать?

– Жечь, ясное дело, – победно взмахнула я пустым бокалом. – Ты еще подумай, кто будет на отборе сидеть, кто будет решать, что сжечь, а с чем и повременить?

– Вот сейчас допьем и засядем. Если бы я, как правильные публицисты, начал бы возмущаться, что библиотекарям мало платят, что их сокращают, меня бы никто даже слушать не стал. А когда загнешь про костры и тотальную оцифровку – кипятятся. За Бунина вступаются…

Вдали, на другом берегу, в темно-голубом влажном мареве, которое заслоняло от нас звезды, виднелся город. Строительные краны, вытянувшие стрелы прямо над крышами зеркальных коробок, придавали ему вид Стоунхенджа: гигантские жертвенные камни неведомым нефтяным богам.

Пора было двигаться. Разницы во времени между Москвой и Абу Даби нет, но вставать предстоит рано: дела, которые занесли компанию столичных журналистов на берег Персидского залива, завершились, и утром надо ехать в аэропорт.

– Слушай, как тихо! Здесь даже насекомые не стрекочут! И птицы не летают!

– Не преувеличивай. Я за обедом у себя в мороженном муравья поймал.

Словно беря сторону Мамонтова, мимо беседки профланировала черная птичка на желтых лапках с таким же клювом и желтой же обводкой вокруг блестящих глаз. Она была настоящая.

Мне, чтобы распознать объект современного искусства, обязательно нужен гарант. Вот и теперь: надумала сходить с приятелем (творческая личность) и посмотреть новые залы Эрмитажа (базовая ценность), устроенные Пиотровским (рекомендация) в здании Генерального штаба (устои).

Заснеженный прекрасный Петербург вьюжил воспоминания.

– Вот здесь, – говорила я своему молодому спутнику, – прямо под аркой, находилась междугородняя телефонная станция. Ты себе и представить такого не можешь, а надо было заказать разговор и долго ждать, пока тебя не вызовут, чтобы кричать в трубку из специальной кабинки.

Чистый белый снег скрипел под ногами, и звук напоминал мне скольжение санок с горки в Юсуповском садике.

– А вот там, у мостика, была котлетная с высокими мраморными столиками…

– А вот и вход в музей, – прервал меня мой приятель, и мы вошли в маленькую дверцу прямо за углом от арки, которая неожиданно открывала вход в громадный городской променад. Натурально, улица с двумя стройными рядами домов со множеством окон, переходов, мостиков, кое-где обнаженной старинной кладкой, – вела к лестнице, над которой высилась дверь, размерами схожая с воротами в римский сенат.

За дверью начинался музей.

Деревянная строительная лесница, боком упиравшаяся в красный вагончик, дотягивалась почти до купола, напоминавшего и отдаленностью, и дизайном нечто космическое.

– Интересно, – спросиала я, – это уже экспонат или еще служебная постройка?

Мы в задумчивости обследовали сооружение.

– Смотри, – говорю, – там с краю ведра с краской стоят. Значит, чего– то еще доделывают.

– Ведра с краской тоже могут быть инстолляцией, – заметил мой творческий друг, – помнишь историю, как в каком-то европейском музее уборщица вымела ценный экспонат, приняв его за мусор?

Он отошел к самой двери, чтобы полностью охватить взглядом спорный объект.

– Все-таки искусство отличается от неискусства тем, что оно должно меня захватить. А меня этот вагончик не захватывает.

– А оно вовсе и не обязано захватывать каждого. Кого-то захватило, а кого-то и нет. В конце концов, мы с тобой вот уже битых четверть часа оторваться не можем.

Мы помолчали.

– Стой! – осенило меня наконец: – Я догадалась, как отличить искусство от неискусства! Табличка!

Мы еще раз бодро обежали объект и обнаружили прозрачную подставку, на которой было написано, что деревянная лесница с красным вагоном и пустыми ведрами является произведением Ильи Кабакова и представляет собой метафору взлета и крушения Советский империи. Название там было, конечно, другое, это я так, чтобы образованность свою показать, перефразирую заглавие известного труда Гиббона.