Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

На окна опустились черные шторы, и все вокруг загудело, запищало, засветилось. "Бессмертники" заняли свои места. Потом основное освещение погасло, и "аквариум" засиял многоцветным растром, напоминающим свечение люминофора в кинескопах системы "Секам".

Пока Костя произносил какие-то распоряжения, Исаак Давидович расположился перед пультом и раздумывал, кого бы вызвать из покойников. И вдруг шальная мысль овладела им: вызвать Богатого и спросить, почему он не хотел публиковать свои стихи. А заодно и проверить "бсссмертников" не надувают ли они?.. Он хорошо знал режиссера, да и в комнате Марины была его последняя фотография: проба на главную роль в фильме "Очарованный странник" по Лескову, который снимал Забриха (как всегда на вторых ролях) с довольно известным режиссером. И едва он подумал об этом, как услышал команду Гаршина:

— Тип воскрешаемого индивида!

На главном пульте зажглось несколько клавиш с надписями: "творческий", "деловой", "функциональный"…

— Нажмите нужную клавишу, Исаак Давидович!

Хозер нажал на зеленую, с пометкой "творческий”.

— Род деятельности творческого индивида: поэт, прозаик, композитор, актер, художник…

— Первый.

— Примерный возраст в момент смерти: от двадцати до двадцати пяти и так через каждые пять лет.

— От сорока пяти до пятидесяти.

— Для воскрешения поэта достаточно воспроизвести наиболее яркое его произведение, все или фрагмент его. Но не менее четырех строк.

— Одну минуточку, — Хозер раскрыл "дипломат", зажатый между ног, и вытащил папку со стихами Дэйва Вавилонского, предназначенными для публикации под именем Марины. Пролистав несколько страниц, он приготовился читать.

— Микрофон! — предупредил Костя.

Исаак Давидович нажал загоревшуюся перед носом кнопку и прочитал:

— Достаточно. Микрофон выключен?

— Да.

— Откат. Стоп. Внимание, воскрешение!

В "аквариуме" что-то ослепительно вспыхнуло и погасло. Машина не сработала. Костя занервничал:

— Проверим еще раз. Исходная позиция: творческий, поэт?

— Без сомнения, — отчеканил Хозер.

— Возраст в момент смерти?

— Может и ошибаюсь. Точно не знаю.

— Диапазон установить по ручной шкале. Валера, проследи.

— Настраиваю, — подал голос белобородый. — От сорока до шестидесяти — пусто.

— Бери от тридцати пяти.

— Тридцать шесть, тридцать семь… тридцать девять, стоп!

— Вот вы и подвели нас, Исаак Давидович. Ставим тридцать девять. Включите стихи… Стоп! Внимание, воскрешение!

"Аквариум" снова вспыхнул, потом огненный шар сжался в точку и стал медленно расплываться. Перед Хозером появился человек с рыжей бородой и неподвижними голубыми глазами. Он словно по пояс стоял в воде. Президент обомлел: да, это было чудо, но, к сожалению, воскресший не имел ничего общего с Алексеем Богатым.

— Это не он, — тихо сказал Хозер. — Я, конечно, восторгаюсь вашим гением, ребята, но это не он.

— А мы сейчас проверим, — Костя встал со своего места и, подойдя к главному пульту, нажал кнопку: — Как вас величали на Земле, уважаемый?

— Александр Иванович Чурилов, — ответил воскресший, оживленно замигав глазами.

— Это ваши стихи про танк на пьедестале?

— Мои, сударь.

— А в каком году вы скончались?

— В семьдесят девятом.

— Где?

— В Ростове-на-Дону.

— У вас было много стихов?

— Я писал их всю жизнь.

— Что-нибудь напечатали?

— Нет.

— А почему?

— Тогда это было невозможно…

Хозер схватил за руку Гаршина:

— Отключите его. Я не верю в то, что он говорит. Мы можем проверить. У меня целая подборка таких стихов, и они принадлежат недавно умершему режиссеру.

— Хорошо, — согласился Костя. — Вы читаете две первые строчки, а он продолжает. Приготовьтесь. Начали!

— "Где-то в глубинах Египта в ориентированных пирамидах…"

— Продолжайте, Александр Иванович!

— "Кроется новый постскриптум о диких правах Фемиды".

Костя нажал на кнопку, но президент не отпускал его руки:

— Еще! Для меня это очень важно!

— Пожалуйста.

— "Отчаянием обескураженности давит на плечи…"

— "Чувствую роботов слаженность в нанесении увечий", — не моргнув, продолжил воскресший.

У Хозера задрожали руки. Он не мог оторвать глаз от Чурилова:

— Скажите, Александр Иванович, у кого остались стихи после вашей смерти?