Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

— Я отдал их на хранение своему приятелю, поскольку предчувствовал свою кончину.

— Как его звали?

— Леша Богатый, режиссер. Он жил тогда в Вавилонске. Что с ним случилось и почему стихи у вас?

— Он умер три месяца назад, и мы случайно обнаружили эти стихи у него в комнате. Решили, что они принадлежат ему, и очень удивлялись, почему он ничего не публиковал.

— Так он уже здесь? — задумчиво переспросил воскресший. — Но я его почему-то не встречал.

— Его кремировали.

— А, ну тогда понятно. Это уже другой слой. Я обязательно разыщу его. Но он-то и сам не знал, что это мои стихи, я ему сказал, что автор мой покойный друг из Пятигорска…

— И что нам делать с вашими стихами?

— Сожгите их, чтобы они не мешали вам жить.

— То есть как? — оторопел Хозер. — Может быть, их все-таки лучше опубликовать?

— Ни в коем случае.

— Ну почему же?

— Это моя авторская воля.

— Подумайте, Александр Иванович. Мы теперь знаем ваше имя, и пусть теперь в вашей загробной жизни узнают о вашем поэтическом подвиге в жизни земной.

— Здесь и так все знают. Сожгите их, ибо эта публикация принесет вам и вашей дочери большое несчастье.

— А при чем здесь моя дочь? — вздрогнул президент.

— Вам лучше знать.

Хозер оцепенел. Казалось, он потерял дар речи.

— Уверяю вас, есть еще два экземпляра моих произведений, — продолжал Чурилов. — Один — переплетенный мешковиной в четыре рукописные книги, написанные моей рукой с ятями, — хранится в Ленинграде, у другого приятеля. Второй экземпляр — машинописная копия, снятая моим молодым другом, ныне московским писателем, — находится в архиве КГБ и зарегистрирована под его именем. Но его вины здесь нет. У него выкрали рукопись. Он, конечно, очень переживает, но ничего не может сделать… У вас еще есть вопросы ко мне?

— Нет… — растерянно пробормотал Хозер.

— А анонимные публикации в "Козероге" и некоторые еще не осуществленные приготовления, связанные с именем вашей дочери, я оставляю на вашей совести. До встречи у нас, мсье Хозер, — и воскресший застыл в "аквариуме", словно восковая фигура.

— Он ушел, — прошептал Костя. — Он больше не желает говорить. Чудаков, Ваня, дайте величину его интеллекта!

— Тридцать четыре и три десятых.

— Вот это да! Как же мы его потянули?

— А черт его знает… — недоумевал Чудаков.

Поезд прибыл в Вавилонск без пяти двенадцать. Поскольку Исаак Давидович был налегке, он пошел от вокзала пешком. Марина, конечно, обидится, что он в этот раз ничего ей не привез, хотя она девушка умная и должна понять: собрался в Париже за полчаса, даже с младшей дочерью Мирей не попрощался.

Недалеко от вокзала, перед зданием горкома партии, митинговали. Можно было свернуть на другую улицу и обойти это ставшее будничным сборище людей, но репортерская привычка, переросшая в свойство натуры, потянула его в гущу толпы. Каких только лозунгов не было здесь: "Долой КПСС", "Спасем КПСС", "Смерть коммунистам", "Власть генералу КГБ Калугину"…

— Черт знает что, — в сердцах пробормотал Исаак Давидович, — прямо балаган какой-то. В магазинах — шаром покати, а им — кто виноват?! Да чем же Калугин лучше Горбачева или Ельцина?! — и он впервые за свои пятьдесят лет изменил себе — пошел прочь от этой разъяренной и голодной толпы, жаждущей крови и зрелищ.

Еще издали он увидел перед домом Страхова автобус-катафалк и крышку гроба у двери подъезда. Сердце екнуло в груди Исаака Давидовича — вдруг что-то с Мариной! Он так и не позвонил ей из Москвы, решил, что заглянет как бы проездом. Ускорив шаг, он облегченно вздохнул, разглядев на ступеньках подъезда знакомый джинсовый костюм, в котором дочь выглядела эффектно. Он купил его по дешевке в маленьком магазинчике на Монмартре. Однако волнение не улеглось, и он чувствовал, что его ждет еще один печальный сюрприз.

В дешевом красном гробу, установленном перед ступеньками подъезда на трех кухонных табуретках, лежал серьезный и пугающе торжественный Петр Дмитриевич Плаксий. "Везет же мне на покойников в Вавилонске, — подумал Исаак Давидович, глядя на восковое лицо ветеринарного врача. — Не к добру все это…"

У изголовья покойного сидела на табуретке Антонина Ивановна — вся в черном до пят. Исаак Давидович поймал ее отсутствующий взгляд. Она, казалось, не узнала его, а скорей, ей было просто не до него. Рядом стояли Фатима-апа и Евгения Степановна, которые печально кивнули ему.

Подошла Марина. Он крепко сжал ее руку и тихо спросил: