Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

— Что вы делаете?

— Не видишь, что ли? — отмахнулась Марина.

— Зачем?

— Покойник велел рукописи кремировать, — отчеканил Забриха.

— Как велел? Он что — являлся сюда?

— Являлся, — пробормотала Марина.

— Интересно… Вы что — того?..

— Отстань, отец. Не мешай!

— Ты мне нужна на минутку.

— Сейчас некогда.

— Я уезжаю, и мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

— Ладно, пошли, — она кивнула Забрихе и скрылась за дверью.

Вымыв руки, Марина зашла в свою комнату и села на диван.

— Ну он-то ладно, у него от пьянки галлюцинации, — заговорил Исаак Давидович, — а ты-то? Ты что, с ума сошла? Ведь человек всю жизнь работал…

— Я знаю, ты хочешь кое-что опубликовать. Но автор против. Понимаешь? Он мне являлся…

— Это маразм. Тебе приснилось.

— Я уже не спала. Было просто видение. Он… он меня об этом попросил.

— Не пори чепуху. Любой писатель пишет для того, чтобы это кто-нибудь когда-нибудь прочел. Для Бога не пишут, с ним говорят. Пишут для людей, живых людей. Хоть это ты понимаешь?

Она молчала. Конечно, с отцом можно согласиться, и она бы согласилась, только… как с Олегом?..

— Ты думаешь, мне легко достается кусок хлеба? Я, конечно, не хочу тебя ни в чем упрекать. Но тебе нужны деньги, ты живешь в той среде, где деньги почти все. Тебе нужна квартира, машина, одежда, наконец, независимость. Покойнику уже ничего не нужно, как ты не можешь этого понять! А здесь тот случай, когда можно сделать и имя. Ты понимаешь, что такое имя? Ты будешь второй Жорж Санд, и эти бумаги по праву принадлежат тебе, потому что ты отдала ему самое дорогое — девственность. А он тебя бросил…

— Не смей так говорить, — вздрогнула Марина.

— Ладно, об этом не буду. Но жизнь жестока, и по-настоящему живут сильные и волевые, без предрассудков и нравственных заблуждений. Нравственность — это выдумка для слабых. Миром правят ум, авантюризм и талант. Такова природа человеческая. И дана она Богом, здесь уже ничего не поделаешь.

Девушка молчала. Да, отец говорил убедительно. Она заколебалась: если послушается его, выберется из этой проклятой коммуналки, он привезет ей белый мерседес… Отцовская кровь подхлестывала ее воображение и пьянила. Наконец, она может уехать из этой проклятой, хоть и любимой ею страны. Здесь испохабят, затаскают, высосут и выбросят.

— Я бы решилась на это, — тихо ответила она, — но Олег…

— Чепуха. Сейчас все устроим, — вздохнул он с облегчением. — Пару бутылок коньяка на прощальный вечер, и он в наших руках. Я все беру на себя. Слушай отца, и будешь жить достойно и счастливо. Договорились?

— Ладно, — пробормотала она, опустив черноволосую голову.

Он выкинул из бумажника две четвертных и пошел в комнату Богатого.

Бледный с перепоя Рыжий встретил его настороженно.

— Вы правильно решили, — улыбнулся с порога президент. — Воля духа покойного — святая вещь. Как я был неправ, когда предлагал напечатать его стихи! Прости меня, старик, — он обнял за плечи режиссера. — Хоть ты и других взглядов, другой, так сказать, веры, ты мне нравишься. Как это Ницше говорил, он по-моему, у Диогена Синопского слямзил: "Лучше иметь умного противника, чем глупых друзей"? Или что-то в этом роде… У меня есть предложение.

— Какое? — примирительно спросил Забриха.

— Завтра я покидаю Россию. И, видимо, надолго. Давай выпьем по-русски. На дорожку, так сказать…

Рыжий обрадовался, но старался не подать виду:

— Вот закончим это дело и тогда пожалуйста.

— Ради бога, только час уже поздний. Где потом коньяку достанешь? Запирай эту комнату и бери ключ с собой, чтобы, не дай Бог, ничего между нами не было. Вот тебе полтинник, принеси две-три бутылки коньяку. А Марина пока закуску приготовит.

Рыжий раздумывал, бросив шпагат на раскрытый мешок.

— Что у вас, горит с этим делом? — кивнул на мешки президент. — Успеете сто раз.

— Ладно, — радостно сдался режиссер. — Я запираю и бегом.

— О’кэй, — одобрил Хозер и вышел в коридор.

Через полчаса стол в комнате Марины был накрыт, а Хозер съел с хлебом и красной икрой граммов сто сливочного масла. Рыжий явился разгоряченный, поцарапанный, но счастливый. Принес три бутылки коньяка по тринадцать восемьдесят и пошел умываться. Когда он вернулся, Исаак Давидович разлил коньяк по трем хрустальным стопкам, когда-то подаренным на его с Марининой матерью свадьбу, и раскинулся на диване. Настроение у него было хорошим: только что отзвонили по паролю, что Костя Гаршин рад с ним встретиться завтра в двенадцать у леса перед Подольском со стороны Москвы (надеть штормовку и взять корзинку для грибов), а его серые "Жигули” будут на месте в полдвенадцатого для погрузки рукописей Богатого и "вывоза” их на свалку "для кремации”.