Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

В год первой русской революции у купца второй гильдии Анатолия Аркадьевича Сосунова родился сын. Это случилось в три часа пополудни, когда в Сходне стояла жара невыносимая, и Сосунов, сидя под навесом сарая, пил стопками охлажденное в колодце казенное вино, как тогда называли водку, закусывая каждую порцию столовой ложкой зернистой икры, и дышал тяжело и часто, будто рыба в садке рыбака — уже пойманная, но еще живая. Лицо его, морковного цвета, было сплошь усыпано мельчайшими каплями пота, глаза хрустально слезились, а из краешка рта свисала тонкая струйка слюны. Известие о рождении сына его очень порадовало, он тотчас же вынул из-под себя требник, который уже листал сегодня, и еще раз просмотрел перечень святых мужских имен. Двадцать пятое августа приходилось на Варсиса, Варфоломея, Евлогия, Мина, Протогена, Тита. "Что за православные имена!" — в сердцах возмутился Анатолий Аркадьевич. Из всех прочитанных он кроме Варфоломея и Тита даже и не слыхивал. Титом же был его двоюродный брат, ободравший его на прошлую Пасху, как последнего дурака. С тех пор он с Титом не здоровался и даже не раз подумывал отомстить, но тот был хитер и осторожен. "А почему бы не Варфоломей? — прикинул Анатолий Аркадьевич. — Варфоломей Анатольевич. Варфоломей Анатольевич Сосунов! Не просто, да и солидно". Он любил внушительные и тяжеловесные имена. "Пожалуй, будет Варфоломеем…" Он налил себе очередную стопку, одним глотком проглотил ее и корешком требника обтер узкие губы. "Варфоломей так Варфоломей".

Так создан был наш герой. Окрещенный в русской православной церкви, сытый от избытка молока купчихи Сосуновой, он уже тогда, казалось, будет благополучен и убережен Господом Богом до самой старости.

Видимо, есть в человеке ген, выработанный сотнями поколений определенного вида людей. Ген выживания и самосохранения. Когда он господствует среди остальных генов, то человек становится жалким уродцем: ни совести, ни чести, ни достоинства в этом человеке нет. Это скорее легко приспособляемое человекообразное существо со своей философией и психологией, оправдывающими и утверждающими паразитический образ жизни. Беспринципность этого существа становится гибкостью, подлость — хитроумностью, коварство — мудростью. Оно не лишено силы духа (если наличествует сам дух) и упрямства в достижении цели, хотя при этом осторожно (И трусливо. Существо это напоминает снегоуборочный комбайн с огромными клешнями-лопатами, загребающими "до сэбы". Его человекоподобный вид процветает при любых режимах — и тоталитарных, и демократических, — он пристраивается где-то сбоку у власти, в службах, связанных с бытом и обслуживанием, или, как говорят военные люди, жизнеобеспечением. Анатолий Аркадьевич Сосунов породил подобного отпрыска, а сам отдал богу душу в сырых подвалах чека в двадцать третьем году.

Варфоломею, так и не успевшему окончить реальное училище, удалось затесаться в известный отряд "деся-титысячников" времен сплошной коллективизации. И он легко заделался первым председателем колхоза на верхнем Дону. Конечно, землю он никогда не пахал, скот не выращивал, но руками водить был мастак. Казалось, он родился для того, чтобы стать одним из первых руководителей нового типа власти.

Наезжая в район, он не упускал случая подбросить харчишек членам бюро райкома, ибо времена в ту пору были голодные, а колхоз его передовым, поскольку Сосунов мог ладить со всеми кулаками и подкулачниками, тайно ненавидя голытьбу и бывшее батрачество. Особым вниманием он одаривал начальника районного отдела НКВД — однорукого тайного пьяницу Кузьму Петровича Иванова, бывшего лихого рубаку-буденовца.

Теща Иванова — бывшая купчиха Терентьевна — была очень похожа на мать молодого председателя не только внешностью, но повадками и судьбою — ее муж также сложил свою буйную голову за старые добрые времена. Через нее узнал Варфоломей о слабости чекиста — пристрастии к выпивке — и в каждый свой приезд тихонько передавал Терентьевне, "окромя разной снеди, и кубышечку самогону".

Скоро узнал о таких подношениях и Кузьма Петрович. Он сильно осерчал на подхалима, но в страсти к первачу совладать с собой не мог. Скрепя сердце и запершись в чулане, он наливал себе из кубышки и, упившись, рыдал горючими слезами… А рыдать было над чем…

В ту пору разыгрался нэп, и повылезали из нор те, которых Иванов ненавидел и убивал. Теперь ему было велено их не трогать и даже защищать. Глухая тоска и отчаяние охватывали старого партийца. "За что боролись, на то и напоролись!" — горестно сетовал он на судьбу и заливал свою душевную боль.