Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

Когда он испуганно открыл глаза, никак не желая расставаться с райским сном, в дверях стояла хозяйка комнаты в… форме лейтенанта милиции. Поначалу Шитиков решил, что галлюцинирует. Но, увы!

Лейтенант Марина подошла к его постели с раскрытым футляром бриллиантового гарнитура. Лицо ее было сурово и холодно.

— Ты все испортил, Леонид, — сухо проговорила она. — Такого мне не надо! И вообще, после этого нам с тобой говорить не о чем. Я не покупаюсь и не продаюсь!.. — Она слегка побледнела, но быстро взяла себя в руки. — Я неожиданно для себя сразу разглядела тебя! Все твои знания и весь твой ум направлены не к людям, а исключительно к собственной персоне. Ты — потребитель… делец, авантюрист… Ты — жуткий человек! Но одного не могу понять, как ты, прекрасно понимая искусство, такой начитанный и образованный, можешь сочетать в себе вот это?! — Она бросила ему на постель футляр с гарнитуром. — Возьми обратно. Господи, но не укладывается в моей голове… И прошу тебя, сейчас же соберись побыстрее. Я опаздываю на работу.

Ошалелый Шитиков глядел то на нее, то на гарнитур. "Неужели есть Бог? — шевельнулась страшная мысль в его идеально атеистических мозгах. — Что с ней произошло? Словно сама Анюта явилась ей с того света и разоблачила его! Но нет, даже она не знала. И наверняка в той загробной жизни считает, что произошел несчастный случай, и не более того. А если она там прочла его мысли и предупредила эту зеленую гетеру?.." Шитиков уперся в лейтенантские звездочки на погонах Марины и, ничего не соображая, молчал. Он был так потрясен случившимся, что не нашел ничего другого, как тихим, спотыкающимся голосом спросить свою невесту:

— От…ткуда эта милицейская форма?..

— Я работаю в следственном отделе, — быстро ответила Марина. — Просто не хотела тебе говорить. Все-таки женщина и милиционер — это не совсем привычно.

…Шитиков не помнил, как оказался на улице. Лишь только когда лимонного цвета "Волга" с гербом умчала Марину за угол, он немного пришел в себя и двинулся, не глядя по сторонам, вдоль трамвайных путей. На перекрестке у него закружилась голова, но в это время зажегся зеленый свет, и надо было успеть перейти рельсы. Падая, он слышал скрежет тормозов разогнавшегося трамвая, потом хруст костей, а потом… плывущий над городом колокольный звон, от которого, казалось, лопнут ушные перепонки. Потом было состояние, близкое к невесомости, — он плавал в мягкой мякине вниз головой. Он слышал и чувствовал все, кроме боли, и еще не знал, что ему отрезало правую ногу.

Через несколько минут машина "скорой помощи" с включенной сиреной и вращающейся мигалкой с потусторонним фиолетовым светом уже мчалась по Васильевскому острову, торопясь доставить на операционный стол окровавленного Леонида Петровича, который в беспамятстве судорожно прижимал к груди свой маленький, заляпанный кровью чемоданчик с гарнитуром, опарышем и всеми своими сбережениями…

Свое сорокалетие Шитиков встретил в запущенной полупустой квартире поседевшим и сгорбленным, с протезом вместо правой ноги. Итог его пятнадцатилетнего накопительства выразился в ста тысячах рублей, которые Леонид Петрович обратил в дюжину бриллиантов и хранил в протезе, где было просверлено отверстие, завинчивающееся пробкой на резьбе. Теперь он ездил на "Запорожце" с ручным управлением, купленном по дешевке у вдовы покойного инвалида войны, и занимал хоть и комическую, но все же административную должность директора свалки.

К счастью, правоохранительные "зверства" обошли его стороной, и опасность будто бы миновала. Но все же несколько странные психические изменения произошли в душе Леонида Петровича: он сделался раздражительным и озлобленным человеком. Стал выпивать, а потом все чаще и чаще напивался. Однако трезвым он боялся себе признаться, что его жизненное кредо потерпело полный крах. Лишь после бутылки водки он бубнил себе под нос строку из немецкого стихотворения "Кайне Либе кайн Лебен" [4] Без любви нет жизни. , источник которого уже и не помнил. А на поминках, по случаю кончины Марии Ивановны, неожиданно для всех жильцов дома-полиса оскорбил Лидию Георгиевну и генеральшу Ольгу Семеновну, обозвав их "кошелками" и "сучьими потрохами". После этого инцидента не так давно обожавшие его почтенные обыватели тотчас сменили свое восхищение и благолепие на презрительную насмешливость.

Внешность Леонида Петровича все более и более стала приобретать вид пятнадцатилетней давности: он выглядел неумытым, небритым, заспанным. Его кабинет в одном из вагончиков на городской свалке был сплошь уставлен пустыми бутылками, стол в нем с большими канцелярскими счетами и арифмометром был залит вином, а серебряный опарыш на мраморной подставке покрылся слоем пыли. Теперь уже Шитиков здесь иногда и ночевал, снимая протез и подкладывая его под голову вместо подушки.