Или застывший восторг,
собираемый для созерцанья.
Хрусталь и стекло попроще
любят, чтоб свет падал сбоку.
Пара штук ежедневно вдребезги.
Сколько ж должно быть счастья.
Привозные уцелевшие вздохи.
Безымянные пережитки.
Воздух плюс прибавочная стоимость.
Стеклодувы живут недолго.
Рождественской ночью,
когда гомон почти умолк,
я открыл роман Оруэлла «1984»,
который читал впервые в 1949 году
совсем иными глазами.
Рядом со щипцами для орехов и табаком
лежит статистический сборник
об обеспечении населения Земли
продовольствием до 2000-го года.
Когда я курю или ем орехи
в промежутках между чтением
справочника и романа,
то мне в голову лезут проблемы,
которые хоть и ничтожны
в сравненьи с Большим братом
или глобальной нехваткой белковых продуктов,
но ужасно
меня донимают.
Читаю о пытках
в недалеком будущем,
о нынешней детской смертности
в Южной Азии
и чувствую: нервы мои растрепались,
как кончики лент, которыми
обвязаны лучшие средства от семейных
ссор — подарки для Ильзебиль.
Вон сколько в пепельнице скорлупы!
Нет, это уже чересчур.
Чем-то надо пожертвовать: Индией,
олигархическим коллективизмом
или Рождеством в семейном кругу.
Я-то думал, что, умерев,
уже ничего не увижу,
и распахнул окна
на все стороны света.
А увидел равнину,
опрятные домики
и напротив — открытые окна,
и в них пожилых соседей,
увидел «переменную облачность»,
скворцов на груше,
школьный автобус с детворой,
новое зданье сберкассы,
кирху с часами,
на них — половина второго.
На жалобу мне объяснили:
обычное послежитие.
Скоро пройдет.
Соседи меня приветствуют.
Значит, они и впрямь
видят меня из окон.
Ильзебиль с тяжелой сумкой
возвращается из магазина.
Завтра воскресенье.
С некоторых пор никто никого
не обгоняет. Зачем спешить!
Заторы теперь только сзади,
но где это «сзади»?
Как бы невзначай,
но довольно настойчиво
слышатся разговоры: да, где-то
многие голодают,
но наше ли это дело
лезть туда со своим участьем?
Недаром же объясняют в учебной телепрограмме,
что природа сама сумеет решить все проблемы.
Поэтому давайте поменьше эмоций!
Что у нас — мало своих забот?
Например, рост разводов.
Или неудовлетворительное положение
государственных служащих.
А вечером мы возмущаемся тем,
что и прогноз погоды опять ошибся.
Он ее называет хозяйкой.
Хозяйка против.
Сперва спрошусь у хозяйки.
Страх давит горло, как галстук.
Страшно идти домой.
Страшно в этом себе признаться.
Страшно быть хозяином другого.
Супружеские права.
Машинальные ласки.
Злопамятность.
Главное — кто кого переспорит.
Дети за дверью думают:
У нас все будет иначе.
Он говорит: без нее я бы столько не нажил.
Она: он так старается для семьи.
Любовь стала проклятьем,
проклятье — под сенью закона,
а законы у нас все гуманней.
Между мебелью,
оплаченной в рассрочку,
угнездилась ненависть.
Уже совсем чужих
их сближает друг с другом
только кино.
Аукаемся в лесу.
Нас находят
грибы и сказки.
Гриб пугает юную поросль.
Сам еще под шляпкой,
а вокруг него
полно страху.
Все уже собрано подчистую.
Опять меня опередили.
Или это мои следы?
Грибы бывают вкусные,
несъедобные и ядовитые.
Порой грибники умирают рано,
но остаются их «записки».
Мы с Софией ходили по грибы
еще до того, как император
затеял войну с Россией.
Я терял очки и шарил руками.
Она брала гриб за грибом.
Первый месяц прошел в сомнениях,
и лишь яйцевод уже точно знал, как обстоят дела.
На втором месяце начались
взаимные обвинения и упреки.
На третьем — проявились
физические перемены, но тем не менее
ссоры продолжались.
На четвертый месяц пришелся Новый год,
впрочем, все осталось по-старому.
Уставшие от препирательств, но неколебимые,
мы не заметили ни пятого, ни шестого.
На седьмом — просторные хламиды
стали как бы новым упреком
за упущенный третий месяц.
И лишь когда прыжок через яму
закончился падением
(— Не прыгай, тебе говорят! — Нет, прыгну!),
начались опасенья и разговоры шепотом.
Восьмой месяц был тягостен тем,
что за себя мстили слова,
сказанные на втором и на третьем.
Когда ж на девятом месяце родился
вполне нормальный ребенок,
слов уже не осталось.
Поздравляли нас по телефону.
Читать дальше