Гюнтер Грасс - Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика

Мы с удовольствием бы рекомендовали наш патент
тем, кто бдит над нами.

У нас есть крыша над головой.
Сенильные цыплята, зародыши со знанием языков
весь день болтают
и обсуждают собственные грезы.

Вдруг нас не высидят?
И не видать дыры нам в этой скорлупе?
Вдруг исцарапанная изнанка —
весь наш кругозор, и так останется навечно?
Надо надеяться, нас все же высидят.

Но если говорить лишь о высиживании,
есть опасение, что кто-то,
вне нашей скорлупы, вдруг проголодается,
выбьет нас на сковородку и посолит.
Как быть тогда, собратья по яйцу?

Не знаю, можно ль стать землевладельцем,
достаточно ли четырех столбов,
мотка колючки, саженцев десятка,
что воткнуты в песок, да слова «сад»?

Не знаю, что подумали скворцы,
взлетев, как горстка зернышек, над полднем
и сделав вид, что испугались пугал,
и ружей за гардинами, и кошку,
рассаду превратившую в засаду.

Не знаю, что разведали про нас
пиджачные и брючные карманы,
не знаю, что за мысль нашла приют
под шляпой, чтобы высидеть потомство,
которое ничем не отпугнешь,
хоть пугала надежно стерегут.

Похоже, пугала — живые существа,
способные ночами размножаться
посредством перекрестного обмена
поношенными шляпами; в саду
теперь их стало трое, и они
приветливо мне машут издалёка,
приятельски подмигивают солнцу
и треплются без устали с салатом.

Не знаю, что замыслил мой забор,
вон выставить ли, запереть ли здесь,
не знаю, тля несет какую весть,
чего бурьян и лебеда хотят.
Не знаю, для чего в свои жестянки
бьют рукавов дырявые останки,
к обедне ли, к вечерне ли звонят,
или в моем саду гремит набат
и пугала восстанием грозят.

Бункеры на побережье
не отделаются от своего бетона.
Порой приходит полуживой генерал
и поглаживает амбразуру.
Или набиваются туристы
на пять мучительных минут —
ветер, песок, бумага, моча:
вечно длится вторжение.

Американский авианосец
и готический собор
напротив друг друга
затонули
посреди Тихого океана.
До самого погружения
играл на органе юный викарий.
Повисли в воздухе ангелы и самолеты —
негде им приземлиться.

Этажом ниже
каждые полчаса
женщина
бьет ребенка.
Поэтому
я продал часы,
целиком полагаясь
на карающую руку
внизу
и счет сигарет
из пачки рядом;
со временем —
полный порядок.

Кошка говорит.
Что кошка говорит?
Ты должен серым цветом
растушевать невест и снег,
ты должен краски серые любить
и жить всегда под хмурым небом.

Кошка говорит.
Что кошка говорит?
Читай свою вечернюю газету
и наряжайся в мешковину, как картошка,
будь вечно верен этому наряду
и нового себе не заводи.

Кошка говорит.
Что кошка говорит?
Ты должен вычеркнуть моря,
и вишни, маки, даже кровь из носа,
и должен те знамена зачеркнуть
и пеплом посыпать герани.

Ты должен, дальше кошка говорит,
жить только почками, печенкой, селезенкой,
прокисшими пустыми легкими,
мочой из почек, обезвоженной,
печенкой высохшей и старой селезенкой
из серого горшка: так должен жить.

И на стене, где раньше неустанно
сквозь зелень снова пробивалась зелень,
ты должен серым цветом
аскезу написать, пиши: аскеза.
Так кошка говорит: Пиши аскезу.

Геральдический лебедь
и геральдическая крыса
образуют — лебедь вверху,
крыса внизу —
герб господина Расина.

Расин часто думает
о символике герба и улыбается,
будто ему есть что сказать,
когда приятели спрашивают о лебеде,
чтобы разузнать о крысе.

Однажды Расин
загляделся на озеро
в предвкушении строф,
расчетливых и хладнокровных,
которые он собирался создать
из водной глади и лунного света.

Лебеди спали
на мелководье,
и Расину стала понятною та часть герба,
что была белой
и служила символом прекрасного.