Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

– Ну-у-у…. – бормочу я, – наверное, что‐то ореховое.

– О! Нам еще что‐то интересное принесли! – говорит мама Брит.

Это муль нэнмён – ледяной суп с лапшой. Его подают в стальной миске вместе с бутылочками уксуса и горчицы. В супе плавает колотый лед, все именно так, как мне нравится. Официант ножницами быстро кромсает длинную лапшу, чтобы ее было удобнее есть.

– Обалдеть! – говорит папа Брит. – А из чего эта лапша?

Я лихорадочно пытаюсь вспомнить. Наконец мне это удается.

– Из гречки!

– А бульон? Он из чего? – спрашивает мама Брит.

Я снова напрягаюсь, пытаясь вспомнить.

– Не знаю, – честно говорю я, чувствуя, что гид по корейской кухне из меня не вышел.

Я бросаю взгляд на Брит. Она с укоризненной улыбкой смотрит на родителей.

– Задавайте меньше вопросов и больше ешьте, – просит Брит.

Ее папа замирает. Он вдруг понял, что мог меня обидеть.

– Понимаешь, для нас все это в новинку, а мы очень любопытные, – говорит он.

– Может, даже слишком любопытные, – смеется мама Брит. – Прости, что забросали тебя вопросами.

Все так и есть: им это в новинку, мне давно знакомо. Но я не могу не задать себе вопрос: вот если бы я, например, ел вместе с Полом Олмо филиппинскую еду, о которой я ничего не знаю, стал бы я тогда забрасывать его вопросами? Нет, серьезно, стал бы?

– Пап, тебе же нравится сыр, да? – спрашивает Брит.

– Да, нравится, – соглашается тот.

– И ты ведь на четверть француз, верно?

– Так, по крайней мере, мне говорили.

– А ты знаешь, как делают хороший chèvre?

– То есть ты хочешь сказать, что Фрэнк не обязан знать все тонкости приготовления блюд корейской кухни? – отвечает ее папа. – Я тебя понял. Очень правильное замечание.

И он пожимает Брит руку. А потом, к моему полному удивлению, и мне тоже. И кивает с многозначительным видом. Типа: «Я сегодня узнал что‐то новое». Люди, которые постоянно учатся, – это самые лучшие люди на свете.

– Брит права, – соглашается ее мама. – Наш папа не умеет варить сыр. Он умеет только есть его. – И она начинает звонко смеяться.

Это разряжает обстановку. Я тоже решаю кое в чем признаться:

– Я даже не знаю, как выглядит гречка. И тем более не представляю себе, как из нее делают лапшу. Я просто знаю, что получается очень вкусно.

Едва сказав это, я тут же кое‐что понимаю. Неважно, какой из меня гид. Неважно, стал бы я забрасывать Пола Олмо вопросами или нет. Важно научиться говорить: «Я понятия не имею». Не извиняясь, а уверенно. С такой же уверенностью, с какой папа Брит сказал бы «Я не знаю» в ответ на вопросы о немаркированной головке сыра.

И я вдруг понимаю, что фраза «Я понятия не имею» – важная часть моей жизни.

Мы едим, едим много, потом едим еще и наконец откидываемся на спинки стульев. Папа Брит оплачивает чек.

– И пусть результаты теста будут отличными, а предложения от колледжей – щедрыми, – говорит он.

Выходя из ресторана, я замечаю на себе взгляды работников кухни. Они слышали наш разговор за столом? Они тоже ожидали, что я отвечу на все вопросы? «Да какая разница?» – думаю я.

На улице мы с Брит находим место, где можно посидеть спокойно, пока ее мама с папой покупают старинные стеклянные поплавки для сетей, резные маяки, рукавицы для разделывания лобстеров и прочую ерунду.

– Прости за все эти вопросы, – говорит Брит. – Иногда мои родители такие невнимательные. Я должна была тебя спасти.

Я касаюсь ее подбородка:

– Все в порядке, мне и раньше задавали вопросы. Тебе не нужно было меня спасать.

– Пожалуйста, не говори мне, что я не должна спасать мальчика, которого люблю. Ты бы на моем месте точно так же поступил.

Это сразу меня останавливает.

– Да, я бы так и сделал. Правда.

Например, если бы к ней прицепился какой‐нибудь сексист, я бы точно за нее заступился. Так почему же я ни разу не постоял за Кью?

Эта мысль меня не радует. Мои родители столько раз несли расистский бред про черных и подкрепляли его своей выдуманной статистикой, так почему я ни разу не назвал их лжецами? Потому что мои родители – это сданные мне судьбой карты, от которых мне никуда не деться. Но все равно жаль, что я ни разу им не возразил. Ради Кью и ради себя самого. Ведь мама с папой никогда не узнают настоящего меня, если я буду скрывать от них свои мысли. Но если честно, я боюсь говорить с ними откровенно, потому что у человека должен быть дом, место, где его любят и ждут. А что, если я открыто выступлю против родителей, а они в ответ просто захлопнут передо мной дверь?