Максим Смирнов - Карта памяти

— Молчи.

Молчали. Во влажных глазах девушки с подоконника отражалось зимнее ноябрьское солнце, хоть на небе его еще не было, а мгла колола глаза. Солнце было в ней. Он поднял голову вверх и увидел, как лучи проходят сквозь разноцветные пузыри. Кто-то пускал их из окна больницы. Совсем-совсем не было холодно, и в горло не впивался мороз. В этой жизни их было двое.

Чирикали весело воробьи, форточка в палате на шесть человек была открыта. На тумбочке лежали оранжевые апельсины, Михаил Порфирьевич рассказывал анекдоты про патологоанатомов. А завтра эпилептика выпишут, он снова вернется в филармонию.

Вот заходит врач в палату на шесть человек. Что-то говорит.

Артур идёт на процедуры, сдает анализы, не спит ночью. Тускнеет лампочка в коридоре, но тот подоконник пуст. Странно. Артур выходит на улицу. Холодно. Сон. Просто сон и ничего больше. Сон. Вспоминает пузыри, их, верно, пускала Лизанька. Точно сон.

Он возвращается в палату. Он совсем не спит. Но…

— Привет, Водопад! — слышит и открывает глаза больной.

— НЕТ! — вырывается из него и врезается прямо в полосатое тело Зебры.

— Это я, твой лучший друг! Ты меня не узнаёшь?

— Я хочу проснуться. Разбуди меня. Проснись.

— Да ты не спишь, — сказала и растаяла Зебра.

«Опять сон или сумасшествие? Нужно проснуться. Бред. Полный идиотизм. Нужно проснуться. Ну же, Артур, ты можешь проснуться прямо сейчас!» — говорили голоса внутри головы больного Артура Кальмана.

— Умирать зимою холодно, от любви или от голода, — ржала Зебра над головой и тут же исчезала.

— Это не я, это не со мной, — бредил вслух Кальман.

— Тебе страшно? Очень страшно, Артур? — говорил скрипучий голос Лизаньки. — Ну не надо. Всё прошло уже. Это сон, родной, просто сон. И ты — тоже сон. Просыпайся…

Ныл позвоночник от больничной койки, особенно шейный отдел. Он оделся, взял скрипку и ушёл.

— Нужно оформить выписку и больничный лист, — сказала медсестра в регистратуре.

«Нужно срочно уходить. Я здесь больше не выдержу», думалось больному.

Холл больницы сгибался пополам, белые стены желтели от времени и чернели от страха. Кто-то горько плакал, кто-то ругался с техничкой, кто-то упал в обморок.

Под ногами и в душе гололёд. В филармонии пахнет временем. Он сидит в третьем ряду скрипачей. Концерт для школьников. Шумно. Играет лунная соната. Дети шелестели чипсами и звенели мобильные телефоны, кто-то из учителей кричал. После концерта снова работа. Кто-то умер, а у него — работа. Кальман Артур зарабатывает на похоронах.…Играет похоронную музыку, как того требует ритуал. Зима началась слишком рано. Мокрый снег таял на зелёных листьях, стекая прозрачными кристаллами вниз. Тёплая кожа пальцев липла к стеклу, отдавая тепло. Безнадёжно серо, но естественно. Сердце обрывалось и падало в желудок ежесекундно, разъедалось желудочным соком. В глазах отражалось зимнее светило, а за окнами плыли айсберги и воробьи, люди, тени, дома и полосы на дорожном полотне. Он ехал на работу.

Подъезд грязной голой девятиэтажки, крышка гроба, сбежались соседи, шептались старухи. Вынесли гроб и поставили на табуретки. Заиграла похоронная музыка, какая—то полиэтиленовая, неестественная…

Он стоял у её изголовья, не мог играть. Не мог дышать. Это она. Его сон. Ася. Лежала смирно в оббитом красным лжебархатом ящике. Летально.

— Посторонись, — слышалось ему. И гроб уже уносили в катафалк. Будто время шутило, будто время играло с ним. Каменный стоял скрипач, смотря, как удаляется вчера маршрутное такси, а сегодня катафалк с ней.

— Не спи, — услышал он её голос за спиной.— Не оборачивайся.

— Это ты? Это был не сон?

— Я же говорила, что скоро умру.

— Не надо, — плакал Кальман, совсем не прикрывая глаз, не прячась и не стыдясь слёз.

— Я только что поняла, что теперь мы будем вместе всегда.

Он хотел обернуться, хотел увидеть, но за спиной лишь разноцветные пузыри, кто-то пускал их из окна девятиэтажного дома.

«одиночество — статика души», — вспомнил неудачник.

Артур шёл по ранней ноябрьской зиме. Зима началась слишком рано…

Intro

Я помню её очень смутно, как будто её никогда не было, как будто тогда она всего лишь показалась на мгновенье и исчезла навсегда. Не более, однако, и не менее. Факт. Она была фактом моей биографии или «простофактом». Но мне так нравились её волосы, особенно когда они спускались по шее, плечам, падали водопадом на грудь, еще она говорила глупости и была на четыреста пятьдесят восемь процентов уверенна, что сказала что-то очень важное, высокое, высшую философию бытия. Она совсем не слушала музыку. Не любила. В отличие от меня. Я никак не мог понять, как человек может не придавать абсолютно никакого значения музыке. Господи, да она вообще никем не была! Пустышка. Только молодое тело, роскошные волосы, карие глаза… Она открывала их и часами смотрела мне в лоб. Идиотка! Думала, я не чувствую взгляд. Из-за неё я недосыпал.