Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

В четвёртом классе я написала свой первый стих (ну и последний на долгое, долгое время). Не помню о чём. Попёрлась читать его мамке. А Валентина Николаевна с Ниной Петровной той порой посиделки устроили — водочку тихонько попивали, сальтисоном закусывали. Знатные у мамки сальтисоны получались — это свиные желудки, набитые потрохами, сваренные в воде и дозревающие потом под прессом, прямо как головки сыра. Вот сидят две тётеньки, дегустируют, кайфуют! Тут я со своим стихом. Читаю. И что-то тёте Нине прям так захорошело, что решила она обосрать моё творчество:

— Не пиши, не твоё это! Иди лучше к Толику за стол, вон он как красиво корабли рисует. Моряком станет. Капитаном.

У мамки от удовольствия тоже язык зачесался:

— Ну правда, дочь, что-то не очень. Не быть тебе поэтом, не майся дурью. Иди лучше к Толику за стол, порисуй кошек. Кошки у тебя хорошо получаются.

Иду, рисую кошек. Ведь кроме кошек у меня ничего не получается.

А через много лет я поняла:

1. Для художеств меня нет зрительной памяти.

2. Тёте Нине и тёте Вале просто захотелось меня потроллить.

3. Толик обрёл душевный покой, только когда завязал с работой в море и устроился на суше.

4. Я поэт, и это не обсуждается!

Сижу, делаю уроки. Иван Вавилович подошёл, всмотрелся, погладил меня по головке:

— Ну и кем мечтает стать наш великий математик, когда вырастет?

Перевожу взгляд на отца:

— У меня три варианта событий: писателем — раз, океанологом — два, пасечником — три.

Отец прыснул:

— Ты в этот список забыла внести космонавта и продавщицу.

— Почему забыла? — сурово спросила я. — Они были в моём списке, но в далёком детстве.

Иван снова прыснул:

— Это когда ты ещё сцалась?

Отворачиваюсь.

— Нет, дочь, ну ты мне объясни, свой выбор, ведь писатель, пасечник и этот твой, как его… океанолог, они ж и рядом ни стояли!

— Это как?

Батя чешет репу и долго объясняет насколько эти профессии различны, чтобы мечтать о них одновременно. Я понимаю ход мысли взрослого человека и раздосадованно объясняю:

— Пасечником я сама хочу быть, ну нравится мне это дело — мёд есть. Токо на Сахалине пасек нету. Вот я и заведу. Но! Твоя жена без конца талдычит о том, чтобы я стала человеком с высшим образованием. Поэтому придётся стать океанологом.

— А почему именно им?

— Ну я сперва хотела стать зоологом, а потом подумала: без рыбы я жить не смогу, а её на острове всё меньше и меньше. Надо ж её кому-то спасть от браконьеров!

— Хм, ну тогда в рыбнадзоры надо идти.

— Нет, надо стать именно человеком, поэтому только в науку! Рыбзаводы там всякие… Понимаешь?

— Понятно. А писателем почему? Кстати, они ведь тоже ого-го какие люди!

Я вяло махнула рукой:

— Мне дяденька сказал, что я писателем стану. Но тётя Нина с твоей женой обнаружили у меня полное отсутствие таланта.

— Какой дяденька?

— Ай, прозрачный такой, огромный, больше нашего огорода.

— Призрак что ли?

— Ну ты, папка, смешной! Призраки, они дурные и тело хоть какое-никакое, но имеют. А этот был совсем без тела. То есть совсем! Понимаешь?

— Нет, не понимаю, но я это, пойду. Дела у меня: жену свою и тётю Нину поругаю. Ишь, придумали: у моего ребёнка таланта нет. Таланта. Нет! Нет!! Таланта!!! — отец восклицал всё сильнее, на ходу выдёргивая ремень.

Батя как придёт с шахты, отоспится и бегом на огород, к свиньям, в столярку… Опять же, дров наруби, воды, опилок наноси, навоз перелопать и так далее. Соответственно и ел много. А как нажрётся, то из маленькой кружки пьёт чай с конфетами. Сколько конфет ни положи — все умнёт! Однажды насчитав после него двадцать два фантика, мать всплеснула руками:

— Да жопа же слипнется!

А ему, дурачку, всё весело, Иван зовёт меня:

— Инн, иди посмотри, слиплась у меня жопа или нет?

Я фыркнула:

— Там и смотреть нечего, твои геморройные шишки никакими конфетами не залепишь!

Отец расстроился:

— А ежели мёдом попробовать?

Я ехидно развела руками:

— А где мы столько мёда наберёмся? Нет на Сахалине пчеловодов! Говорила я вам, что хочу пасечником стать. Нет же, вам институты подавай! Дулю теперь тебе, а не мёд! Вот и ходи со своим геморроем, мучайся.

Тятька крякнул и зыркнул на жену:

— Валь, может и правда, пущай девка в пчеловоды идёт.

Валентина ойкнула и схватилась за сердце:

— Ничё, Вань, с геморроем можно жить. Срастётся как-нибудь сам. Вареньица принести?