Элизабет Страут - И снова Оливия

— Джек, — позвала она.

— Да, Оливия? — откликнулся он.

— Это самая большая глупость в моей жизни. — Она не понимала, зачем это говорит.

— Самой большой глупостью было пойти на праздник в честь будущего ребенка, — крикнул он, и Оливия на миг остолбенела. — Единственное, что тебя извиняет, — роды, которые ты приняла, — уточнил Джек.

Она оставила дверь приоткрытой, забралась в постель и легла на бок, спиной к двери.

— Спокойной ночи, Джек, — почти проорала она.

— Спокойной ночи, Оливия.

Эта ночь!

Оливию будто качало на волнах вверх-вниз, подбрасывало высоко-высоко, а потом снизу надвигалась тьма, и Оливия в ужасе боролась с волной. Потому что она понимала, что ее жизнь — да что такое ее нынешняя жизнь, сплошное недоразумение, — и все же это ее жизнь, уж какая есть, и она могла стать иной, а могла и не стать, и оба варианта страшили ее невыразимо, но когда волна поднимала ее на гребне, она испытывала необычайную радость, хотя и недолгую, вскоре она падала вниз, в глубокие темные воды, — и так всю ночь, туда и обратно, вверх-вниз; Оливия измучилась, а сна ни в одном глазу.

Задремала она, лишь когда занялся рассвет.

— Доброе утро, — сказал Джек. Он стоял в дверях ее комнаты. Волосы всклокочены; махровый халат, темно-синий, доходил до середины лодыжек. Выглядел он непривычно, и Оливия почувствовала себя здесь чужой.

Отвернувшись, она дернула рукой:

— Уходи, я сплю.

Джек расхохотался. И что это были за звуки! Оливия ощущала их физически, они щекотали ей нервы. И в то же время ей было страшно, словно ее окунули в масло и поднесли зажженную спичку. Страх, завораживающий смех Джека — все это отдавало кошмаром, и параллельно ей чудилось, будто с огромной банки, в которой ее замариновали, вдруг слетела крышка.

— Я не шучу, — сказала Оливия, по-прежнему не глядя на Джека. — Вон сию же секунду.

И крепко зажмурилась. «Пожалуйста», — молча взывала она. Хотя точно не знала, о чем просит. «Пожалуйста», — повторила она про себя. Пожалуйста.

Кайли Каллаган, ученица восьмого класса, жила с матерью в маленькой квартирке на Драйер-роуд в городе Кросби, штат Мэн; отец ее умер два года назад. Мать, миниатюрная и вечно встревоженная женщина, не пожелала зависеть от трех старших дочерей — все замужние с детьми — и продала большой дом, в котором они жили на Мейпл-авеню, семейной паре из другого штата; новые владельцы полагали, что недвижимость досталась им невероятно дешево, и взялись за ремонт, наезжая по выходным. Дом на Мейпл-авеню стоял рядом со школой, в которой училась Кайли, и каждый день она делала изрядный крюк, лишь бы не проходить мимо здания, где в комнате окнами во двор умер ее отец.

Март только начался, и небо с утра заволокло тучами; солнце прорезалось, когда Кайли сидела на уроке английского. Подперев щеку ладонью, она думала о своем отце. Высшего образования он не получил, но в детстве Кайли слушала его рассказы о голоде, случившемся в Ирландии, и о хлебных законах, из-за которых мука и тем более готовый хлеб многим стали не по карману, — отец много о чем ей рассказывал, и сейчас в ее воображении люди умирали на ирландских улицах, падали на обочинах и лежали, не в силах подняться.

Миссис Рингроуз стояла перед классом со словарем, держа его обеими руками поверх выпирающей груди.

— Употребите слово трижды, и оно ваше. — Она всегда так говорила, когда они заучивали новые слова. Миссис Рингроуз была старой, седой и в очках, криво сидевших у нее на носу, очки были в золотой оправе. — Строптивый, — произнесла миссис Рингроуз и обвела взглядом учеников, сидевших за столами; солнечный свет вспыхивал на стеклах ее очков. — Кристина?

Бедная Кристина Лабе ничего не сумела придумать:

— М-м, я не знаю.

Миссис Рингроуз это не понравилось.

— Кайли?

Девочка села прямо.

— Собака была реально строптивой.

— Годится, — сказала миссис Рингроуз. — Еще два.

В городе почти все были наслышаны о супругах Рингроуз, и Кайли в том числе. В День благодарения они одевались пилигримами и обходили все школы штата, читая лекции о первом Дне благодарения в истории Новой Англии; ради этой деятельности миссис Рингроуз всегда отпрашивалась у директора школы на два дня, и это были ее единственные выходные за год.

— Дети расшумелись, играя, и стали очень строптивыми, — сказала Кайли.

Тень недовольства пробежала по лицу миссис Рингроуз.

— Еще одно, Кайли, — и слово твое.