Элизабет Страут - И снова Оливия

Марлин стояла на лужайке перед домом, слезы ручьем текли по щекам.

— Оливия, — всхлипнула Марлин, — ну ты даешь!

Оливия поднялась и отправилась бродить по дому. Но разве это дом? Скорее уж нора, в которой обитает мышь, — таким она ощущала свое жилье с некоторых пор. Посидела недолго на маленькой кухне, опять встала, миновала комнату, откуда видно все, как они с Генри именовали свою спальню, с кушеткой под окном, кое-как застеленной сиреневым одеялом, — здесь спала Оливия со дня смерти мужа, — и вернулась в гостиную, где на обоях по обе стороны от камина виднелись потеки — следы, оставленные прошлогодними снегопадами. Она опустилась в глубокое кресло у окна и принялась качать ногой. Вечера становились бесконечными, а ведь некогда Оливия любила долгие вечера. Над заливом сверкало солнце, опускаясь все ниже. Дорожка солнечного света тянулась по дощатому полу до ковра.

Досада и растерянность только усиливались, и Оливия начинала злиться. Она подбрасывала ногу все выше и выше, а когда стемнело, произнесла вслух:

— С этим надо разобраться раз и навсегда.

И набрала номер Джека Кеннисона. Месяцем ранее она лежала рядом с этим мужчиной, либо ей это приснилось. Значит, так, если к телефону подойдет Берта Бэбкок — или любая другая женщина, — Оливия просто положит трубку.

Джек ответил на втором гудке.

— Алло? — будто нехотя отозвался он. — Мне звонит Оливия Киттеридж?

— Откуда ты знаешь? — ужаснулась Оливия, вдруг вообразив, что он может видеть ее, сидящую в своей гостиной.

— А у меня есть такая штучка, «определитель номера» называется, поэтому я всегда знаю, кто мне звонит. И штучка утверждает… погоди-ка, дай еще разок взгляну… точно, звонок от Генри Киттериджа. И поскольку мы знаем, что это не может быть Генри, я предположил, что звонишь ты. Привет, Оливия. Как поживаешь? Я очень рад, что ты позвонила. Я уж думал, мы больше никогда не поговорим друг с другом. Мне тебя не хватало, Оливия.

— Два дня назад у меня случились роды. — Сдвинувшись на край кресла, Оливия смотрела на почерневший залив.

Секундная пауза, и Джек переспросил:

— Что у тебя случилось? Роды?

Она поведала ему все как было, слегка откинувшись в кресле и перекладывая трубку из одной ладони в другую. Джек хохотал как сумасшедший.

— Восхитительная история, Оливия! Господи, ты приняла роды. Это же замечательно!

— Ну, когда я позвонила сыну, он не нашел это таким уж замечательным. Голос у него был… даже не знаю какой. Он явно предпочел бы поговорить о своих делах.

Ей казалось, она слышит, как Джек обдумывает ее слова.

— Ох, Оливия, — сказал он наконец, — твой мальчик, увы, — великое разочарование.

— Так и есть.

— Приезжай ко мне, — сказал Джек. — Садись в машину и приезжай в гости.

— Сейчас? На улице уже темно.

— Если ты не ездишь в темноте, я сам за тобой приеду.

— Я пока езжу в темноте. До скорого свидания, — закончила она разговор.

В ванной она сняла новую куртку с веревки, пятно высохло.

Джек встретил ее в рубашке с коротким рукавом. Кожа у него на руках заметно обвисла, тонкая рубашка обтягивала огромный живот, но и у Оливии живот не маленький, и она это знала. По крайней мере, зад был прикрыт. Зеленые глаза Джека поблескивали, когда он с поклоном впустил ее в дом.

— Здравствуй, Оливия.

И она пожалела, что приехала.

— Можно я повешу твою куртку? — спросил он.

— Ни за что, — ответила она и пояснила: — Это часть моего наряда.

Джек оглядел ее куртку:

— Очень мило.

— Я вчера ее сшила, — сообщила Оливия.

— Сшила? Сама?

— Ну да.

— Что ж, я потрясен. Давай присядем. — И Джек повел ее в гостиную, за окнами была тьма кромешная. Кивком головы он указал Оливии на кресло и сел напротив. — Ты нервничаешь, — сказал он. Не успела Оливия ответить, мол, с какой такой чертовой стати ей нервничать, как он добавил: — Я тоже. — И, помолчав, продолжил: — Но мы люди взрослые, и мы с этим справимся.

— Надеюсь. — Оливия подумала, что Джек мог бы и подольше расхваливать ее куртку.

Оглядевшись, она была разочарована тем, что увидела: резная деревянная утка, лампа с рюшами, присобаченными к подставке, — вся эта ерунда здесь и раньше была? Вероятно, а она и не заметила, и как ей только это удалось?

— Дочь возмущена моим поведением, — сказал Джек. — Я говорил тебе, что она лесбиянка.

— Да, говорил. А я сказала тебе…

— Помню, Оливия. Ты сказала, что это свинство с моей стороны цепляться к ней из-за ее ориентации. Потом я долго размышлял и пришел к выводу, что ты права. И позвонил ей несколько дней назад и попытался — в моей простецкой манере — донести до нее, что я знаю, какой я урод. Она не поверила. По-моему, она думает, что папаша просто страдает от одиночества после смерти ее матери, вот и решил помириться с дочкой. — Вздохнув, Джек провел рукой по своей редеющей шевелюре; выглядел он усталым.