Матс Траат - Сад Поммера

— Ты, Хильда, подойди к доске и попробуй, не слишком ли высока доска для тебя.

Девочка подходит и останавливается возле мальчишек — нет мела.

Поммер вынимает из кармана газетный сверток, разворачивает его, берет кусок мела и протягивает его Хильде.

— Пиши: буланый Ааду Парксеппа!

Доска установлена как надо.

Затем учитель принимается вбивать топором в стену кузнечные гвозди. Бом-бом! Бом-бом! — в тиканье древоточцев, в давнопрошедшие времена!

Бом-бом!

— Смотрите, дети, вот такими же гвоздями прибивали к кресту нашего Спасителя, — объясняет Поммер. — И эти гвозди вбивали в ладони и ступни.

— Ужасно больно было, — вздрагивают плечи у Ээди Рунталя.

— Кто об этом думал! Злые люди никогда не думают о других, потому они и злые, — говорит учитель между ударами обуха.

— А почему они прибили его к кресту? — испуганно спрашивает маленькая Хильда.

— Потому, что он был праведный человек и Иуда, его ученик, облобызал его и тем самым предал.

Поммер еще раз осматривает все гвозди и давит обеими руками на доску. Закрепилась, не двигается. Детям теперь уж не сдвинуть ее с места.

Отсюда, с черной глади доски, буквы белыми птицами разлетаются во все стороны, здесь их гнездо.

Буквы — как воробьи.

Как трясогузки.

Как мухоловки.

Самоуверенные цифры, единицы и семерки и подобные надутому пузырю пятерки. Все они пока что отдыхают на доске, под рукой Поммера, и готовы взмахнуть крыльями. Их еще нет здесь, но они где-то поблизости, в этой натопленной комнате.

Поммер кладет топор на стол и говорит:

— Голова должна разуметь. Человеку на белом свете не на что надеяться, кроме как на свою голову. Посмотрим теперь, как обстоят дела с вашими головами и много ли в них этого самого разуменья.

Дети благопристойно сидят за длинным столом, честь честью положив руки на колени, они смотрят Поммеру в рот и не шевелятся. С крыши плюхается капля, на дворе туманно, оттепель. Вдалеке, за двором Парксеппа, виднеются лилово-бурые болотные березы. Можно подумать, что стоит настоящая весна — март или апрель.

— Из восьми вычесть три, прибавить девять… Сколько получится?

Дети съеживаются, как весенний снег, хотят быть маленькими и незаметными.

— Юку!

Сын бывшего волостного старшины вскакивает и выпаливает:

— Четырнадцать!

— Правильно, садись!.. К семи прибавить два, вычесть пять, прибавить двенадцать, отнять десять! Быстро! Вы должны отвечать, как молния бьет! Если вы не сумеете считать в уме, вас будут надувать на каждом шагу. Жуликов полно везде… Кто пойдет батраком, того будет обманывать хозяин, кто уедет в город, того обчистит какой-нибудь приказчик. А если кто из вас станет волостным старшиной, тоже должен очень хорошо считать, сколько денег дать богадельне, сколько еще куда-нибудь… — объясняет Поммер, заложив руки за спину и челноком ходя перед доской в своем сером домотканом пиджаке. — Скорей, скорей! За это время вас уже мигом успели обмануть!

Ээди Рунталь усмехается недоверчиво, вернее — лишь пытается усмехнуться, но Поммер уже впился в него ястребиным взором.

— Ты никак смеешься! Над чем ты смеешься!

Это как гром среди ясного неба.

Нет, это не злость, а нетерпение. Его раздражают тусклость и рассеянность на лицах детей. Он хочет, чтобы школяры были такими же резвыми и деятельными, как он сам.

Он подбегает к ученику, хватает по дороге свисающую с потолка проволоку от лампы и размахивает ею перед Ээди.

— Что ты смеешься? Сколько получается? Отвечай!

— Шесть! — краснея, говорит Ээди.

Учитель вдруг резко останавливается и с удовольствием смотрит на мальчишку.

— Верно! Но не смейся как девчонка! Вот, повесь проволоку обратно.

Ээди берет у Поммера почерневшую от копоти проволоку, влезает на неуклюжий табурет и прикрепляет ее.

— Четырежды семь, отнять девять, прибавить двенадцать!

Ааду Парксепп подъезжает с большим возом дров к поленнице на дворе и опрокидывает сани; дрова с треском и стоном валятся на подтаявший снег, как будто им жалко покидать сани. Слякоть чавкает под постолами Ааду; лошадь фыркает… Сегодня катеринин день.

Поммер будто избавился от пут, поездка в город странным образом очистила его и вернула ему то, что как бы пошатнулось в нем. Любовь и страдания дочери озарили его душу.

Да, так и есть — вся тяжесть на душе и тоска, вся хмурь, что накопилась в нем против Анны, сразу же опали, все произошло как очищенье у коровы после отела.

Вороны каркают на крыше амбара, на них от нечего делать лает барбос, и дети ждут. На кончиках их языков уселись раздутым пузырем цифра 5 и жесткая 1 с ножками от лампочной проволоки.