Алла Зубова - Под знаком Стрельца

А родной сын Миша, увы, доставлял матери очень много горя. Характером парень пошел в отца — буйного нрава, любитель крепко выпить, без малейшей охоты учиться или заниматься каким-либо полезным делом, непостоянный семьянин, азартный игрок, всегда в долгах, а если появлялись деньги, надолго уходил в загулы. Он потребовал от матери, чтобы та дала ему доверенность на получение зарплаты и пенсии. Нина Афанасьевна осталась вообще без всяких средств к существованию. О ее отчаянном положении знали все в театре, но при малейшем намеке урезонить Михаила, мать Христом Богом молила не трогать его, иначе ей будет совсем плохо. Он уж и так не раз выгонял ее из квартиры, жестоко избивал, и сердобольная соседка, совсем плохо материально обеспеченная, брала ее к себе, кормила, покупала лекарства. Нина Афанасьевна никогда не жаловалась и запрещала говорить кому-либо о своем бедственном положении.

Убеждена, видя ее улыбающуюся, ладную, низко кланяющуюся восторженной публике, никто из зрителей и подумать не мог, какую горькую обиду и боль скрывает ее материнское сердце.

Наступил Новый год. Нина Афанасьевна болела тяжелым гриппом. Пришел сын. Он был сильно пьян. Стал требовать денег. Озверевший от спиртного, от невозможности взять хоть какие-то деньги или дорогие украшения, он набросился на мать и стал избивать ее до потери сознания. Решив, что он убил мать, Михаил раскрыл рамы и выбросился из окна. Всю ночь Нина Афанасьевна пролежала в морозной комнате. Утром, обнаружив все случившееся, Сазонову нашли еле живую. Она долго лежала в больнице, а потом ее поместили в хороший подмосковный пансионат, где ее часто навещали друзья по театру.

Хоронили Сазонову и как народную артистку, и как маршала от искусства. В фойе театра чуть слышно играл оркестр, в почетном карауле стояли ее товарищи по сцене, по фильмам. Бесконечной чередой шли зрители. Когда закончилось прощание, молодые, в торжественной форме офицеры, подняли гроб на плечи и, словно на параде, медленно и четко печатая шаг, двинулись к выходу. И в наступившей скорбной тишине вдруг зазвучала нежная, знакомая всем музыка из кинофильма «Женщины». Все огромное пространство зрительного зала заполнил сердечный голос великой актрисы:

Зал грянул всплеском прощальных аплодисментов.

Столица празднично бурлила. Шел Первый Московский Международный кинофестиваль. Стояло жаркое лето 58 года.

Зеленый театр Парка культуры и отдыха имени Горького. Здесь должна состояться встреча с зарубежными гостями фестиваля. Зрители теснились на длинных скамейках, толпились в проходах, мальчишки гроздьями висели на заборах. Торжественным волнением была наполнена атмосфера предстоящего действа.

Мое внимание привлек средних лет мужчина, плотный, в черном дорогом костюме, белоснежной сорочке с галстуком. Он сидел у прохода, в неблизком от сцены ряду. Его лицо — серьезное, отрешенное — никак не вписывалось в общее настроение праздничного любопытства. Этого человека я где-то видела. Но где? Стала напрягать память. Сердце больно сжалось. Это знаменитый киноартист, исполнитель наших любимых песен Марк Бернес. Но почему он здесь, среди зрителей, а не там, где советские артисты готовятся принимать заграничных коллег?

Встреча началась. На сцену зеленого театра из правых кулис двинулись хорошо известные нам актрисы — прекрасные мадонны: Изольда Извицкая, Нонна Мордюкова, Клара Лучко, Татьяна Конюхова. Но боже! Как они были одеты! Все поголовно в светло-серых габардиновых костюмах с широченными плечами (тогда у нас такая мода была), в туфлях на толстых каблуках. Они выходили на середину сцены, будто это двигалась колонна тяжелых танков.

Мгновение спустя из левых кулис выпорхнули прелестные бабочки в нейлоновых платьях — голубых, дымчатых, розовых. Они представляли собой ожившие картины Дега. Осиные талии, открытые плечи, стройные ножки в изящных туфельках на тоненьких каблучках. И хотя наш зритель мало видел заграничных фильмов, но «Колдунья» у нас уже шла, и мы были влюблены в юную Марину Влади, нравилась нам и холодноватая красота Николь Курсель. Они были здесь, на сцене, живые, очаровательные. Публика встречала их овацией.

Марк Бернес сдержанно аплодировал. Его лицо ни разу не осветила улыбка, словно он был в глубоком трауре или отверженным.