Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Вместо рослого и крепкого, темноволосого мужчины от тридцати до пятидесяти в яркой желто-оранжевой куртке из лодочного домика выйдет на улицу мужчина невысокий, лет семидесяти с жесткими русыми с проседью волосами. Покидая место, знакомое ему уже более полувека, он будет одет в синий блейзер. Этот блейзер тоже пришелся кстати, поскольку был пошит из немнущейся материи. Производитель хвалился, что можно засунуть этот блейзер в термос (если найдется подходящий по размеру), залить горячей водой и оставить на неделю, а потом достать, и он будет совершенно как новенький – хоть сразу надевай. Зачем совать одежду в термос – вот вопрос, но слово не воробей: хотя блейзер и побывал в реке, он выглядел так, словно был тщательно выглажен и стал для Жюля важным элементом маскировки. Преображенный таким образом, Жюль будет похож на кого угодно, только не на человека, устроившего побоище на мосту, но, конечно, он им останется.

Он осмотрел себя, прежде чем одеться. На руках и плечах нашел синяки, но лицо осталось чистым, ни глубоких ссадин, ни порезов на теле не оказалось, так что крови он не оставил. И волос не оставил – они у него частенько выпадают, когда голова сухая, но вчера слиплись от дождя. Он ничего не потерял ни на мосту, ни на аллее, все его вещи при нем. В его возрасте синяки исчезнут недели через две, не раньше, но под одеждой их не видно. На дороге, ведущей к лодочному домику, камер нет. Жюль лично убедился в этом, потому что часто парковался у баржи дольше положенного, но так и не получил ни одного штрафа, значит наблюдение не велось. Зато, конечно, камеры имелись по всей округе, и если бы кто-то отследил и по косточкам разобрал именно его приходы и уходы, то стало бы очевидно, что прошлым вечером он домой не возвращался, все время оставался здесь, а верхняя одежда – не та, в которой он пришел. Но в Париже миллион жителей, и пути их – это спутанный клубок из миллиарда нитей. Надо быть невероятным гением и обладать исключительным везением, чтобы сфокусироваться именно на его передвижениях, особенно учитывая его несходство с человеком, описание которого дадут свидетели. Теперь нужно просто неспешно и спокойно идти по Парижу, как ни в чем не бывало, купить газету, почитать ее за завтраком в кафе и сесть на поезд домой. Труднее всего – не дрожать и не дергаться, а если уж не получится, то делать это незаметно для окружающих.

Жюль очень устал, пока добрался домой, потому что шел пешком до станции «Л’Этуаль», чтобы сесть там на региональный поезд линии «А», следующий в западном направлении. В Сен-Жермен-ан-Ле пришлось купить поесть, и теперь с бутылкой пива и сэндвичем он сидел на террасе. Солнце сначала выжгло облака, а потом испарило туман, поднимавшийся от Сены, бегущей далеко внизу.

Казалось, совсем недавно молодая семья из трех человек поселилась в этом чудесном жилище. Жена была жизнерадостна, проворна, изящна, как статуэтка, и соблазнительна, но самое замечательное в ней было то, как она проявляла любовь к своему ребенку. Это чудесное зрелище навсегда запечатлелось в памяти Жюля. Созерцание Жаклин и Катрин стало смыслом его жизни, определило ее. Жюль знал, что люди образованные, из последних сил избегающие банальности, высмеяли бы его за то, что он считает свое дитя ангелом. А он снова и снова невинно и радостно сообщал об этом. Холодное презрение робота, которое однажды последовало за этим, подстегнуло его нанести ответный удар.

– Вам это кажется трюизмом? – поинтересовался он.

Безмолвный ответ был ясен как день.

– И вы считаете, что ангелы – постыдный плод средневекового воображения? Тогда давайте оговоримся заранее. – Человек, к которому он обращался, был юристом. – Предположим, что ангелов не существует. Но мы имеем неопровержимые доказательства того, что тысячелетиями люди верили в непорочные и благословенные создания – в посредников, приближенных к Богу. Так что же, по-вашему, питало их распаленное воображение? Откуда взялась сама идея? Что послужило им образцом? Разумеется, дети! И когда родитель называет свое дитя ангелом, он обращается к всемирному источнику вдохновения. Сначала появились дети, а у мира, при всем его многосмыслии, действительно особое к ним отношение. И это самое точное и оригинальное описание, которым человек льстит папским ангелам, ассоциируя их со своими детьми. Так почему же вы так желчно реагируете на нечто столь прекрасное и удивительное, даже если это не так?