Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– И чем же он занят сегодня?

– Понятия не имею. Обычно всем сразу, если на Большой террасе не слишком замело, чтобы бегать.

– Можете описать, во что он одет?

– Он бегает и плавает в одних и тех же шортах. Я не видел, взял ли он свои очки для плавания. В них хорошо под водой смотреть. Поэтому по телевизору могут снимать рыб под водой. Начните с бассейна в парке, если хотите его поискать. У нас тут тоже есть свой бассейн, и Шимански уехал. А когда Шимански тут жил, так из уважения к нему и его семейству Лакур никогда в нем не плавал. Он ходит в муниципальный. Если не найдете его там, я скажу ему, что вы приходили, когда он вернется.

– Не говорите.

– Почему? Вы серьезно?

– Просто не говорите.

– Нет такого закона… – начал было Клод.

– Есть, – сообщил ему Дювалье. – И вы можете сесть в тюрьму.

– Я тюрьмы не боюсь.

– Зато я боюсь, – сказал Дювалье. – Я видел, что это такое. На вашем месте, да и на месте любого я бы боялся тюрьмы. Вы любите поесть? Тогда бойтесь тюрьмы.

Когда детективы уходили, Дювалье оглянулся и спросил:

– Какой еще Шимански? Шимански, который промышленник? Это что же, его дом?

Даже в свои годы Амина Белкасем была поразительно хороша собой, и лицо ее так и светилось добротой и любовью. С тем же захватывающим дух одержимым трепетом, с каким Жюль бродил возле дома Элоди, Амина снова шла по Пассажу Ливри к укромной маленькой площади, где ей открылось, что за те несколько минут, что Жюль водил ее по своему кабинету, и даже еще раньше, – с первого взгляда она влюбилась в него без памяти.

В почти подростковых бредовых грезах ей мерещились свадьба, счастье, довольство. Но она прожила долгую жизнь и знала, что нельзя бежать вприпрыжку, надо делать по одному осторожному шажку за раз. Если он встретит ее в своем привычном месте, все станет очевидным, но и чуточку небесспорным. Она надеялась: если у него на уме то же, что и у нее, то он придет туда в то же самое время, что и вчера. Поэтому она села за столик и, когда подошел старик-хозяин, заказала чая. Когда тот принес ей чай, Амина развернула газету и сидела, глядя сквозь страницы. Перед глазами ее проплывали воспоминания.

Из-за того, что отец был мусульманином, а мама – из колонов, оба семейства, если не считать немногих тайных и полных слез визитов обеих бабушек, навсегда отреклись от своих детей. Родившись в Алжире, родители Амины тем не менее встретились в Париже во время войны. Ни тогда, ни после для них не имело значения, что он мусульманин, а она католичка. Им очень тяжко жилось в Алжире, но вскоре, Амине в ту пору было лет семь или восемь, началась война, и семье пришлось бежать из страны. Во Франции жизнь оказалась не легче. На отца нападали на улице, Амину оплевывали в школе. Ее единственными друзьями были книги, отчасти поэтому она неизменно оставалась первой в классе. Но когда она подросла, выяснилось, что уже недостаточно быть одинокой и первой. Ей нужно было что-то любить, независимо и отдельно от родителей. Для этого она выбрала неточные, но пылкие воспоминания, в которых эмоции и удовольствия детства были сосредоточены в красках и ощущениях.

– Я могу принести вам зонт, или пересядьте в тень, если хотите, – сказал ей старик-хозяин.

Она сидела на самом солнцепеке, и даже изнутри кафе он видел, что руки ее покрылись сотнями сверкающих капелек, а чистая белая блузка начала льнуть к ее телу и просвечивать.

– Знаете, сейчас слишком жарко, вы можете получить солнечный удар.

– Ничего, ветерок подует – освежусь, – ответила она.

– Здесь не бывает ветерка. Только зимой, когда сильно задувает. Они ж тут все застроили. В иные времена у меня отбоя от посетителей не было. Все приходили с улицы, что сейчас по ту сторону вон тех домов.

– Я ненадолго, – сказала она. – А на холме над Сеной будет ветерок.

Под безжалостно палящим солнцем она закрыла глаза. Их семья из трех человек, нигде не прижившись, вела жизнь отчужденную и замкнутую. Сначала она думала, что все семьи так и живут, и детство ее было раем невинности. Летом во время отпуска они ездили на машине вдоль побережья почти до самого Туниса, возвращаясь по дороге, ведущей на запад от деревни Четаиби к пустынному пляжу южнее Кап-де-Фер. Длиной в несколько километров, она становилась еще длиннее, ведя вглубь суши по барханам чистейшего, белейшего песка. Белкасемы разбивали лагерь на неделю или десять дней и совершали множество переходов по песку, перенося в палатку привезенные с собой еду и воду. Но главным блюдом была рыба, которую отец ловил с берега. Год за годом они не встречали там ни души и были свободны – свободны от принадлежности, от страха, свободны любить, как будто во всех уголках мира мусульмане женятся на католичках, а католики на мусульманках без лишних раздумий и сомнений. В конце концов война забросила их в Париж. Теперь в Сен-Жермен-ан-Ле стояла почти такая же невыносимая жара, как в северной Африке, и Амина чувствовала это. Закрыв глаза, она увидела, как плещутся темно-синие морские волны. Вдалеке, над выцветшим берегом, колышущимся в нарастающем зное и исчезающим в сумятице зрения, не успев достигнуть горизонта, Амина видела белое сияние над синевой, цвета невинности и любви. Они были с ней до сих пор, так же вдоволь напоенные зноем и светом, как и тогда, когда она увидела их впервые.