Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Ночами свет в камере не гаснет, бьет в глаза, руки поверх одеяла. Это чтобы арестант не разорвал простыню и не сделал себе удавки. Сокамерник по фамилии Баштан удавился во время моей прогулки, она длилась пятнадцать минут. Дело у него, считал, безысходное. По утрам слышно было, как людей выводят на расстрел… Не выдержал.

Но я притерпелся. Там можно было книги брать. На неделю разрешалось по десять книг. Самое разное читал. Очень увлекся историей интимной жизни Екатерины Второй, как истопник ее возлюбленным стал. Изучал польский язык — я с польским «шпионом» сидел. Выходя, говорил с ним на его языке.

Я Лермонтова безумно люблю. И сейчас почти каждый день с утра его читаю. Лермонтова нельзя редактировать, ни одного слова ни включить, ни выбросить. Влюблен в «Тамань». Прочитаю всю, и сажусь работать.

Меня на протяжении жизни преследовало одно сновидение — бегущий навстречу страшенный бык. Это, наверное, с детством связано, меня как-то бык сильно напугал. Накануне всякого дня, как меня забирали на избиение и пытки, я его вижу. Бежит навстречу, земля дрожит… И точно, в кабинете пять мясников, они сбивают меня с ног кулаком, ребром ладони, бьют по пяткам. Я все подписывал: сотрудничество с разведками японской, американской, немецкой; с семи лет имел тайное намерение убить Сталина…

Знаете, бык — это интересно с точки зрения парапсихологии, а меня всю жизнь интересовали необъяснимые явления. И перед освобождением бык приходил. Приснился, а наутро начальник вдруг объявляет: «Сегодня!» У меня все к горлу подкатило. Несколько дверей передо мной должны были открыть. Перед каждой спрашивают: кто ты, откуда родом… Я обмирал от страха: вдруг последнюю дверь не откроют…

Был октябрь. Свобода! Никого не стесняясь, поцеловал землю. Слёз не было. Живой! А ведь все мои однокурсники, до единого, погибли на рытье окопов… Это я, конечно, позже узнал.

У метро «Аэропорт» подхожу к дому, где живет отец. Смотрю, он во дворе стоит. Поцеловались. Дома сели за стол. Отец: «Знаешь, сын, мне предлагали свидание с тобой. Если бы приехал к тебе, имея пистолет, пристрелил бы тебя, гада». — «Так бы и стрелял, не разобравшись, не выслушав? И это отец?»

Я обиделся. А тут еще сюрприз: «Я невесту тебе нашел, пока ты там прохлаждался. Прописал к нам Тамару Оболенскую». Это была чудовищной красоты и эротичности женщина — полногрудая блондинка, глаза синие, из дворянской семьи…

Голова закружилась. Я был голодный, меня влекло к женщине, как зверюгу. И мы пошли с ней в загс.

Но я не мог влюбиться в глупую женщину. Разводились с Тамарой раз сто. Она по-своему была привязана ко мне, хотя иногда и с топором за мной бегала. Ей льстило, что я был сталинским стипендиатом, а в компаниях едко высмеивала меня как чудака-ученого, который уходит с киносеанса, когда его посещает мысль.

Но это я забегаю вперед. После тюрьмы еще поехал в родное село. Иду по полю — вот уже моя деревня… Вдали мелькает чья-то фигурка с косичками. Это несется, как шальная, сестра, подбегает вся в слезах. Чувствую: я тот, кого ждут. Мать на радостях зарезала козу — надо же встретить старшего сына! И все время плакала: «Я же ничего не знала, где ты, что ты. Почти каждую ночь сны: ты — согнутый, с мешком муки и с белыми волосами». — «Да, было, таскал я мешки». Мать я очень любил. Она была такая мирная, трудолюбивая.

Ну а дальше надо было как-то устраиваться. Куда я мог пойти после освобождения? Только в свой родной институт. Написал заявление на аспирантуру, экзамены сдал на «пятерки». Через какое-то время вдруг меня обухом по голове: «Саша, нам сказали, что в педагогическую аспирантуру политзека брать нельзя».

Меня взял на работу Лурия, он тогда работал в Институте неврологии. Это уже было не идеологическое учреждение. Я изучал там лобные доли мозга. Но страстно любил филологию. Вся жизнь, как сумасшедший, впиваюсь в словари, копаюсь в происхождении слов. В Институте языкознания даже читал лекции аспирантам-языковедам. Тогда как раз шел дикий, глупейший спор с идеями академика Марра, писавшего о классовости такого понятия, как язык, и о том, что изучить его, понять можно только с позиций марксизма. В 30-е годы несогласных с Марром ученых увольняли с работы, труды строптивцев не печатали, а кое-кого и репрессировали. После смерти Марра наступило затишье. А в 1948—1949 годах вернулись к трудам этого академика в полном объеме. Сталина интересовали вопросы, связанные с языком — одним из признаков нации. 20 июня 1950 года в газете «Правда» появилась его статья «Относительно марксизма в языкознании».