Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

— Kinder gut, Kinder gut, карашо рус.

«Хорошо» было, пока ребята в бидонах не принесли взрывчатки и не отправили их всех к чёртовой матери. Никто из фашистов в живых не остался. И оккупанты взбесились. Все деревни за двадцать пять верст вокруг пожгли. А от деревни Погибелки ни одного камня не оставили.

На следующий день поймали немцы долматовского учителя Мосолова. Это его ученики взорвали дом с немцами. Неведомо было жителям; почему немцы так быстро его вычислили? А сорок лет спустя, при оформлении пенсии, Ольге сказали, что весь довоенный архив района сгорел. Скорее всего, попал в руки оккупантов. Вот и вычислили. Два дня пытали Мосолова, а он упрямо твердил:

— Не знаю, не знаю.

— На третий день и вовсе замолчал. Тогда решили фрицы повесить учителя как партизана на обгорелом столбе на месте порушенной деревни Погибелки. Человек двадцать сельчан со всей округи согнали, чтобы казнь увидели в назидание другим и устрашения населения. Да погода пасмурная к тому же тоску навевала. Немецкий офицер не сомневался, что Мосолов смерти побоится и покается, снисходительно предложил на коверканном языке:

— Вер дихь сообщники? Шпрехе зи унд будет милован.

Мосолов молчал и всем видом показывал что его с кем-то путают.

Раздосадованный фриц достал из кобуры пистолет и рукояткой ударил в лицо мученику. Учитель с трудом, но поднял голову, и все увидели: глаза светятся, а лицо расплылось в великодушной улыбке. И тут чудо приключилось. Солнце выглянуло из-за туч и создалось впечатление, будто светит оно для него одного, и нет в мире никого, кроме учителя. Отшатнулся палач и то ли с испугу, то ли от неожиданности выпустил всю обойму в его тело. Православные ахнули и перекрестились, а неверующие его поступком возгордились. Пал, как солдат в бою и, презрев смерть, выиграл духовную схватку с поработителем. Никто из сельчан не считал Мосолова партизаном, но узрили в учителе добропобедного мученика.

Вымерли нынче свидетели казни, и позабыт его подвиг великодуховный. Позабыто имя-отчество Мосолова, да и могилка его заросла, наверное. Так уж испокон веков на Руси повелось: про народных мучеников забывают и в церкви их не прославляют. Вот воздвигнуть бы на том месте крест памятный!

Начали немцы карать население, арестовывать и избивать всех подростков. Испугались Ольга с Клавой за брата, быстро спрятали на чердаке Василия, а ночью всей семьей отправились в лес, а вокруг куда ни глянь немцы. Вернулись в Александровку, а деревни как не бывало. Одни печные трубы торчат, да стены каменные кое где остались. Погоревали и потопали в Сидорово. Там хоть крыши целы были. Единственной нетронутой осталось эта деревня. Отстоял ее Филипп Миронович Федотов. Никто его не избирал, но жители, да и немцы, считали старостой. Мужик небольшого роста, крепко сложенный. Хозяйство у него было крепкое. Все завидовали. В Первую мировую войну уговорили прокламаторы почти половину полка, в котором воевал рядовой Федотов, пойти на братание с германцами, да угодили в плен. Там же он научился разговаривать по-ихнему. На всю жизнь Филипп Миронович уяснил: доверять никому нельзя, полагаться следует на самого себя. Все в деревне уважали его за неиссякаемое трудолюбие и одновременно недолюбливали за скупердяйство. Одному-единственному в Сидорове не дали прозвища. Уважительно звали по имени-отчеству, а без уважения — по фамилии.

По рассказам очевидцев дело было так.

На противоположной стороне реки Чернь немцы сожгли деревню Подберезово и стали на четырех подводах переправляться по льду через реку, как раз напротив деревни Выглядовки. Да заехал их главный начальник на санях в полынью. Вымок весь до нитки. Раздосадованный, он приказал спалить Выглядовку вместе с жителями. Соломенные крыши вспыхивали, как факел. Черный дым, подкрашенный красными искрами, заклубился над деревней. Выскакивали бабы из горящих домов на лютый мороз, кто в чём был, с малыми детками на руках. Престарелые же выползали из горящих жилищ на четвереньках. Ужас, охвативший жителей, вылился в вопли и крики отчаяния. Причитания обезумевших людей и треск огня были слышны в мороз далеко за околицей.

Выглядовку от Сидорово отделял широкий овраг с еле заметной речушкой Дороженкой. Меньше версты деревня от деревни. Стоял Федотов на противоположном бугре оврага и наблюдал эту душераздирающую картину. Его сердце готово было вырваться из груди, вспыхнуло гневом праведным. И он неосознанно начал быстро креститься, причитая: