Игорь Белодед - Синий кит

Когда пришла мама с братом, София заперлась в своей комнате. Правда о покупке валюты вскрылась во время переписки с Аброй. Против обыкновения он был несловоохотлив. Многоточие держалось по несколько минут.

— Знаешь, что я сейчас слышу?

— Что?

— Мама бросила что-то об стену, брат ревет. Мама вслед за ним орет. Вот наступила тишина, видимо, отец заговорил. Неужели я стану такой же? Не в смысле гнева, а в том смысле, что в чувствах забуду саму себя? Меня пугает, что люди по большей части не бывают собой, иные собой даже и не становятся.

— Ты любишь родителей?

— Странный вопрос.

— И все-таки?

— Честным ответом будет: не знаю. Менее честным: люблю, но какой-то другой любовью. Это странное чувство, будто бы я люблю их образы — не их самих, а их как папу и маму, понимаешь?

— Честным ответом будет: не понимаю. Менее честным: стараюсь понять. Не боишься их оставить, когда уйдешь в тихий дом?

— Вот она разбила что-то, кажется, кружку папы, привезенную из Крыма. Вторую. Не боюсь.

— Это ложь. Все боятся.

— И многие из всех у тебя уже были?

Многоточие занялось и тут же прервалось. Ответ пришел только спустя пять минут, когда уже мама заплакала и все вместе с отцом они принялись успокаивать разошедшегося Павла Игоревича.

— Все, кто уходил, те и были.

— Думаешь, я поверю тебе?

— А я хоть раз тебя обманывал?

— Тогда тебе, должно быть, очень скучно переписываться со мной, если ты все знаешь наперед.

— Ты — особенная.

— В каком смысле?

— В самом обыкновенном. Задание на сегодня: сделай три поперечных надреза на запястье, крови не бойся, снимки пришли мне в четыре двадцать.

— Абра?

— Абра?

Нет ответа. Ей стало обидно от его пренебрежения, и она решила нарисовать себе краской на запястье зияющие раны. Это будет ее маленькая месть, тем более при плохом освещении ничего не разобрать. Она открыла вкладки с настоящими порезами, достала с верхней полки гуашь, прокралась на кухню, налила в литровую бутылку воды, чтобы освобождать от цвета кисти, и управилась с рисованием за четверть часа. Впотьмах нарисованные порезы действительно было не отличить от настоящих. Оставшуюся часть вечера она мучительно дочитывала «Очарованного странника», ощущая лесковский язык, как нарыв, как опухшую десну, — она находила в чтении искупление за трюк с порезанными запястьями.

На следующий день после урока русского, на котором Впадина поразила класс, рассказав, что в русском языке падежей больше шести, а точное число она сказать затрудняется, — та подошла к ней и попросила забыть о вчерашнем дне. Говорила она заносчиво, свысока, как будто пребывая в башне.

— Значит, забыть? — переспросила София.

— Забыть, как страшный сон, — повторила Впадина, и своими мышиными глазами, освобожденными от туши, проникновенно посмотрела на нее.

Тремя десятыми классами их собрали в актовом зале. Гильза в нелепом, неразмерном одеянии, с накладной бородой и настоящими рудыми усами изображал Деда Мороза. Под конец представления, прищурившись ,в сатировом сластолюбии он вылавливал визжащих и отбивающихся от него девушек с первых рядов. Иванкова, в образе Снегурки, презрительно изогнув губы, смотрела на него из-за упавшего занавеса.

Когда наступила череда викторины, вожатая — полная, свинообразная — круглым голосом стала зачитывать с листка вопросы, на которые бесперебойно отвечали отличницы из параллелей и Свербицкая. Причмокнув, она подобралась к самому сложному вопросу:

— Наши предки именовали январь сечнем? А почему?

Никто не отвечал. Вожатая трясла перед собой коробку с подарком для победителя — кружкой с изображением новогодних оленей. Свербицкая отставала на одно очко от отличницы из «А» класса.

Вдруг руку подняла София.

— Да, Рубина?

— Это месяц, в который рубили деревья, секли их.

— А почему деревья секли именно в этот месяц?

— Они были сухими.

Лицо вожатой изошло красными пятнами, она захлопала в ладоши, сидевшая перед ней Свербицкая цокнула, Волобуева толкнула ее за локоть, и вдруг София повстречалась глазами с Сергеем и прочитала в них недоумение. Накануне Абраксас писал ей, что люди позабыли, когда наступает настоящее начало года. «Ты никогда не задумывалась, почему с латыни декабрь переводится как „десятый“, а по счету он отчего-то двенадцатый месяц? Год всегда начинался с весны». Потом он говорил, что в феврале вся нечисть выходит из гробов: и василиск селян изжаривает взглядом, и симплициссимус отравляет поля дыханием своим, и люди-змеи прячутся во тьме святилищ-капищ, и жалят тех, кто тянется к глиняным ларам. И люди стегают себя плетьми, сделанными из козьих кож, самоистязанием отгоняют от себя смерти. Произнеси: февраль, фебрум, ферула. Такие неуютные слова, в которых страшно потеряться, — и ты воскреснешь, София; мудрость воссияет, и прекратится смерть — твоя и их.