Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Шустрик, скажи!.. Шустрик, ну скажи ты!..

Хомяк безмолвствовал.

По правде говоря, собак я как-то не очень. Нет, они классные ребята; я любил прогуливать школу, сидя во двориках с бродяжками и бросая им хлеб. Но… слишком они прямолинейные, что ли?

Другое дело — кошки. Существа пушистые и чарующие. Самое главное: кошке совершенно плевать на тебя. Всякий раз, идя гладиться, она — снисходит. Да! Кошка честна в своём эгоизме!..

Ну вот. Поехал я к Сюсе в Бутово. А у неё собака: зовут Вафля. Истеричка несусветная. Чуть что — подымает вой; если при ней сказать слово «птички» — кидается к окну. И к Сюсе не пускает — всё играть да увиваться у её ног норовит. Приходится кричать на дурынду-собаку, уходить в другую комнату и строить баррикаду: тогда только и можно заключить Сюсю в объятья и наконец-то её поцеловать.

— Ну ты чего, она же просто ревнует! — смеялась Сюся.

А будто я Сюсю к этой Вафле не ревновал!

Но ничего — мы с Сюсей поели, улеглись на диван и включили Нила Янга: соло из «Мертвеца». Шум ветра уступает электрогитаре — тягучей и пронизывающей. Колонки на максимуме — вся комната вибрирует от гула. Мы проследовали по изгибистой грунтовой дороге прочь из города, пересекли поля и леса, перешли реку вброд, поднялись в горы, наткнулись на берёзовую опушку и вышли наконец к океану. Там сидел у костра какой-то индеец и говорил нам странные, непонятные слова…

Когда последний звон стих, Сюся уже придрёмывала. Я уложил её, накрыл одеялом, подвернул краешек ей под ножки (чтобы не мёрзли), поцеловал в щёчку и хотел лечь рядом. Она вдруг сказала сквозь сон:

— Вафля… Надо… Выгулять…

Потом промычала что-то: вроде как отрицательное.

— Что? — переспросил я.

— Они бананы есть не будут.

— Кто?

— Зебры.

Я улыбнулся, ещё раз поцеловал Сюсю и сказал:

— Ладно. Сам выгуляю.

Ошейник с поводком я искал полчаса. Ключи — ещё минут десять, а вот договариваться с Вафлей не пришлось: едва завидя поводок, она стала припрыгивать от радости. Это была дворняжка, которая считала себя немецкой овчаркой: и ушки подымала — ужасно серьёзно!

Мы вышли на лестничную площадку, я зажал кнопку на поводке: Вафля дёрнула к лифтам так шустро, что я едва успел запереть дверь. Лаяла ещё — как дура последняя. Консьержа мы пролетели в миг. Так же быстро проскочили аллею. Неслась эта Вафля — что твой рысак. Выгуливал собаку я впервые в жизни. Вернее, это Вафля меня выгуливала.

Я не знал, сколько времени ей требуется, чтобы сделать все дела, так что целиком доверился ей. Курил, напевал, придерживал поводок и позволял вести меня, куда Вафле только вздумается.

Что-то подозревать я начал, когда темень бросилась на небо, но значения не придал — лето кончалось, дни коротели. Так сменились гражданские, навигационные и астрономические сумерки. Когда кончились сигареты, я обнаружил, что мы с Вафлей забрели в густой и чёрный лес.

Искал телефон; кроме ключей и сигарет, я ничего с собой не захватил.

— Кто-нибудь! Где-нибудь! — Я приставил ладонь ко рту громкоговорителем, а Вафля подняла весёлый лай.

Ни ответа, ни привета. Только деревья, склонившиеся над нами недружелюбно. Я отмахивался от комарья в надежде их всех перебить, а Вафля подпрыгивала на месте и заявляла игривый характер. Охватила безысходность.

Тут между деревьями блеснул огонёк. Я волоком потащил Вафлю на свет — прямо по бурелому. Пробились насилу: местечко уютное; шагах в пятнадцати расположился обрыв, а за ним то ли река, то или озеро — непонятно. У костра сидели трое — один улёгся прямо на траве, а другие два сидели на поваленном дереве. Я вышел и как можно громче сказал:

— Здрасьте!

Они дёрнулись. Один из них — лысый, в толстовке — сказал:

— Ну здоро́во, коль не шутишь.

— А я, позвольте спросить, где?

— Ну как… В республике Мордовия. — И захохотал бандитски этак. Остальные смех подхватили, но скоро бросили. — Да ты присаживайся, чего как неродной?

Мы с Вафлей сели прямо на землю. Я не думал, что эта дурная собака утащит меня так далеко. Сколько от Москвы до Мордовии километров?..

Отвечавший мне — сухопарый, лысый, мальчишка совсем — оказался Вовчиком. Другой — смуглый, кажется, татарин — оказался Петрухой. А третий — невзрачный парень в очках о десяти диоптриях и нелепой вязаной шапке — Антоном.

Рядом с костром стояла горячая сковородка рагу. Я не хотел признавать, что голоден, — но мой желудок сам издал жалостливый стон.