Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Может, сон вылечит? — сказал он с надеждой, как бы не нам.

— Дезертир, — проговорил презрительно я, уже битый час пытавшийся вставить нитку в иголку, но по нескольку раз забывая, что я делаю.

Лёха отбросил ткань и встал, хлопая себя по ляжкам.

— Я знаете, что заметил? — говорил он, расхаживая. — Наш бунт бессонницей — никакой, в общем-то, и не бунт. Цикл сна и яви — мы променяли на цикл четырёх часов. Отдых сна — мы променяли на отдых с пятаками на глазах. Перегрызли прутья одной клетки и попали в другую!

— Вот. Вот! А я что говорю! — подхватил Коля.

— Потерпите, — проговорил я сквозь зубы. — Дальше только интереснее. — Я попал в иголку.

Кажется, свет был уже не от лампочки, — в дверь истово застучали. Мы втроём отправились к глазку.

— А это Вера, — пояснил Коля, отстраняясь от глазка.

— А ничего. — Лёха прильнул. — Получше твоей Нади будет.

— Ты её даже не видел.

— А чего их смотреть? У тебя они одинаковые все.

Я тоже приложился к глазку. Это был типаж «острые коленки», но с весьма округлыми глазами. Носик запятой, похожа чем-то на продавщицу. Не вполне в моём вкусе, но мила, мила…

Миловидова (это наш декан) тоже вышла покурить. Я — по неосторожности — хотел было и её погнать за белую черту.

— А-а-а! Так вот про кого они говорили… — Она затянулась и оставила на сигарете килограмм помады. — Так слушай меня, голубчик. Не знаю, зачем ты гоняешь курящих, но ты уволен. Усёк?

Я кивнул и не расстроился. Больше времени на прогулки будет.

Из друзей у меня оставалась только Москва. Лёха, Коля, продавщицы, работники метро — для меня сплелись в единый комок чужеродного и ненужного. Человек мало чем отличался от камня, — я не знал, что это и зачем. Я даже разговаривать разучился: заходя в магазин за хлебом и сигаретами, я чинно тыкал пальцем.

Мне нравился дряхлый и недужный Арбат — ночью: меня там ждал только ветер, уныло гоняющий комканую газету. Фонари показывали жёлтые кривые зубы, в черноте луж плескались отражения, дома высоко задирали подбородки, а цокот моих каблуков — подчёркивал призрачность.

Впрочем, вру. Ещё были голоса. Кроме моей честнозаработанной мысли, в голове ошивались голоса аристократки, ханыги, литератора, купца и испанского короля. В основном, я терпел их беспорядочный трёп.

— Таки с каких пор за хлеб берут как за автомобиль?

— Лучше бы пивчанского купил, ну ё-моё!

— Молодой человек, вы в курсе, что лежите в луже?

А мне нравилось в лужах валяться: спина мокрая — освежает.

Иногда я прогонял этих болтунов, стискивая череп и выговаривая: «Жуйте кашу, жуйте кашу!». Но всё равно оставался самый невыносимый:

— А правда красиво?

С клёна осыпа́лись хрупкие бежевые вертолётики.

— Красиво, — согласился я.

— А ведь клён не для вас старается. Вы знаете?

— Да, знаю. — Я примолчал. — Скажите: а можно жить или нельзя?

— Конечно, можно, — ответил голос. Я поднялся из лужи, и мы пошагали в тот конец Кузнецкого, где Горький жил.

…Я сбежал из детского садика: прорыл подкоп под зелёной решёткой, надвинул шапку — и нырнул. Пошёл маму искать — с ней-то явно веселее. По пути я нашёл жирафа: ненастоящего, конечно. Это был проволочный каркас с понапиханной землёй: летом он обрастает травой, и получается красивый зелёный жираф. Иногда с цветочками. Рядом — жирафёнок. Сейчас они были усталые, чёрные, страшные, потерянные. Я сбежал из детского сада — и вернулся ещё до сончаса…

— Ты пойми, любезный, — говорил Лёха, серьёзный глазами. — Явь обосновывает сон, сон обосновывает явь. Мы боремся с границей вообще: великим пределом: возвращаемся в то время, где всё ещё не разделено!..

Я смотрел ему прямо в глаза и не понимал, о чём вообще речь.

— Да кончай ты уже, — сказал Коля, как и я, сидевший на линолеуме. — Развёл тут хвелософию свою…

— А что? Ты прав. Если не думать — то и больно не будет, — свирепел Лёха, расхаживая между нами. — Ты пойми: надо, чтоб больно было — от мозгов до пяток. Потому что иначе — — —, а не жизнь получается!

— Что? Что — а не жизнь получается? — Я не расслышал.

— Он сказал — — —, а не — — — получается, — уточнил Коля.

— Что? — Я заподозрил, что глохну, хотя это — — — — — — — —.

— Я тебе русским языком говорю: — — — — — — — — — — — —.

— Не понимаю. — Становилось тревожно.

— Блин, ребят! — Коля смекнул. — Слова-то — пропадают!

— То есть, ты — — — — — — — — — — — —, что они приходят во время сна?

— По ходу.

Мы — — — — — — — —, стараясь — — — —, и бросились в комнату — записать. — — — — — — — — — — пусть даже чай наш остывает. — — — — — — — мы увидели — — — — не выходит, буква бодается — — — — — — — за — — — — — и — — — — — — хотя мы — — — — — —. Поняв это, — — — не огорчились. — — — — — — — уж коль скоро — — — — — — —. Я нашёл в своей голове такую идею: — — — — — — — — — — — — — — — — — — прямо в ладоши. — — — опомнились только когда — — — — —. Не — — — да не — — — —, — — — — — — как смогли. Я чувствовал, — — — словарный — — — пустел и нищал. Первыми уходят — — — — — — — — — — — — — —, хотя — — — — — — — —. Могу соврать, если хотите. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — так я — — — — — — — — —. — — — — — — — — — — — или — — — — — — — — — — — — — — — —. Хотя — — — — — — — — — —. — — — — — — — — не что иное, как горькая ссанина. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — я бы не — — — — — — — —. — — — — — — — — — — — — —, но — — — распад бытия — — — — — — — — — — — — —! Я — — — — — — — — — — — — — — — — — —. Как — — — — — — — — — — — — —? — — — — — — — — — — — — — ни хрена уже не понимал, — — — — — — — — — и — — — — — — — —. Из-за — — — — — — — —. Да что же — — — — — — — — — — — — — — —!.. — — — — — — — — — — полное отчаяние…