Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Лет, кажется, семь с тех пор прошло. Или восемь? Мальчишки! А теперь — я самый настоящий журналист, с самыми настоящими командировками. Писать про работу станций, питающих Небосферу, кто-то должен ведь. Хотя я бы картошку лучше сажал — ей-богу, приятнее. Люблю огородные дела.

Меня не было дома год: возился с одним гадким материалом, навроде расследования. Но — кончилось: сдал всё в печать. Фух! Теперь домой!..

А вокруг… одиночество, мрак и тишина.

И день уже на три с половиной часа запаздывает…

Жалко, что я на похороны дедушки так и не попал. Он любил ночи.

Под фарами заблестел указатель, тыкающий вправо: «Васьково — 2 км». Началось бездорожье, густой лес и одноэтажные домики: жёлтые, зелёные, красные — кому какой приятней. Из труб вился дымок, а в окнах горел свет. Мне становилось спокойнее.

Но только я подъехал к дому, я понял, что и сюда добралась эта страшная тишина: деревенька спала мёртвым сном. Я заглушил двигатель, вышел и крикнул брата, чтобы открыть ворота, — но он и в окошко не выглянул, пришлось самому возиться. Спят, наверное.

На каждой ступеньке у меня ёкало в груди. А вот эта — прогибается, как и тогда прогибалась! Что это? Они покрасили пол на веранде? Как мило! А дверь новая: наверное, опять сосед с топором приходил.

Было не заперто. Тот самый ящик для галош, та самая вешалка, те самые облезающие обои. А топили, кажется, елью: хвоя приятно скользнула прямо в нос.

Я хотел крикнуть домашних — горел же свет, а значит, не спали, — но понял, что и тут тишина. Она так и вопила неслышно: «Помогите! Помогите! Здесь что-то неладное!»

И тут раздался звук: это было даже слово: матерное.

Стараясь не скрипеть половицами, я прошёл на кухню, — и обомлел.

За столом сидели коты. Я их не знал и знать не хотел. (Я вообще собак люблю, дались мне эти коты! Хотя вот мода на них какая-то странная последние лет восемь.) Но самое странное было не то, что они были незнакомцы, а что они одеты были как-то по-человечески: в шинелях, гетрах, в галифе. Сидя прямо на столе, они играли в карты и курили.

Я нечаянно прыснул. Они меня засекли.

Один из них — самый драный и огромный, с серьгою в ухе, — спрыгнул со стола и подошёл ко мне, тыча пистолетом (у него неплохо получалось ходить на задних лапах). Остальные — похватали наганы (из дедушкиной коллекции, кажется): даже в их плюшевых лапках они смотрелись жутко строго: и предлагали особенно серьёзный разговор.

Улыбку пришлось спрятать.

— Ты кто такой? Говог’и! — обратился ко мне главный.

— Я тут живу. А вы, простите? — Во взгляде моём была претензия.

Первый шок прошёл. Я, в общем-то, не очень верил тому, что происходит, так что и страха не было.

— Мы коммунисты. И тебе здесь — не г’ады.

— Да ладно вам. Я ж не говорил, что все коммунисты гады. — Я решил, что имею право огрызаться. — Справедливое общество строить собрались?

— Уже стг’оим. Г’евг’уппы фог’миг’уем.

— А я вот никогда котам не доверял. Не доверял — и всё. Вы как бы домашние животные, а на самом деле главные всегда: маленькие боги. — Дула закивали мне в ответ с довольством. — Я всегда думал, что вы специально в сон как-то вгоняете. Это ваши лю… простите, коты в Небосфере набедокурили?

Прищурившись и почесав за ухом пистолетом, кот-коммунист отвечал:

— Ты же пг’остой людь! Как ты угадал??

Голос мой затрясло:

— Так… то есть… правда, что ли? Но это же смешно!

— Ничего смешного я не наблюдаю, людь. От вас вообще одни пг’облемы всегда. Ладно, что еду иногда пг’иносите. Паг’дон — пг’иносили. Вы даже не поняли коммунизм! Теперь вот нам пг’иходится достг’аивать: зато у нас — будет настоящий Г’ай: где кот г’авен человеку, а человек — мухе.

Коты за столом смотрели на меня насмешливо. Их главарь лыбился усато — и всё махал хвостом.

— Погодите, а как же… равенство? — пролепетал я.

— Диктату’га кото’гиата — вот наше г’авенство! Нет, людь, ты ничего, я даже не хочу тебя усыплять. Пг’авда, пг’идётся пог’аботать… Ты на машине же ведь, вег’но? — И щурится, чёрт этакий.

Я неясно бормотал:

— Сон разума рождает…

— …чудовищ. То есть вас, мой дог’огой.

Настала пауза. Воздух звенел сдерживаемым гоготом.

Опустившимся голосом, я проговорил:

— Я хочу видеть свою семью.

— Это можно устг’оить.

Он и ещё один вооружённый кот, провели меня в соседнюю комнату (тот, второй, ещё специально колотил мне в бок своим непоседливым хвостом) и показали: мама с братом лежат на тахте: тихонько дышат. Только я хотел податься к ним — меня свалили.