Павел Пономарев - Мышиные песни

Евлоху стали замечать у главного супермаркета в центре города. Обычно он стоял у входной двери, нарядный, спрятав шею в бабкин цветастый платок, и в дедовских шароварах. Горожане видели в нём дурачка и порой бросали в коробку звенящую мелочь. Когда люди возвращались с пакетами домой, то говорили домашним своим, что встретили сумасшедшего, который не поёт, а пищит что-то на птичьем языке. Говорили они так потому, что не знали мышиного языка, да и птичьего не знали и плохо знали родной язык, русский. Потом они громко смеялись, потому что казались себе остроумными людьми, ели купленную еду и садились у телевизора. Лишь однажды напротив Евлохи остановилась бледная девушка в берцах и в шляпке с зелёной вуалькой и полдня слушала его песни. Вряд ли она понимала мышиный язык, просто Евлоха в тот день слегка пританцовывал, и в болезненном воображении девушки казался сказочной птицей.

Так Евлоха и жил в своей избе, кормился, чем Бог послал, а по вечерам, когда упражнялся на баяне, жёг церковные свечи, которые изредка приносила ему набожная соседка. Юноша мерил качество своего мастерства тем, как часть из норок выбегали хвостатые ценители: замирали они с робким любопытством или же суетливо вычищали крошки из-под стола. Особенно радовался Евлоха, если какой-нибудь мышонок без страха забирался на его колено и весело шевелил хвостиком, выражая тем самым мышиный восторг.

Как-то осенью, когда Евлоха растапливал печь, избу оглушил злой некрасивый звук, спугнувший мышат и нарушивший тихую ауру жилища, — кто-то стучал в окно. Выйдя во двор, усыпанный лимонной листвой, Евлоха увидел большого чёрного человека, а у ограды — большую чёрную машину. Незнакомец спросил:

— Ты Евлоха?

Евлоха ответил, что — он.

— Тогда слушай сюда, — сказал чёрный человек. — Место тут подходящее. Мы тебе рекламу на забор повесим и раз в месяц будем подкидывать деньжат. Согласен?

— Согласен, — ответил юноша.

Евлоха не умел отказывать людям.

Утром он увидел на заборе плакат с крупной надписью «Эрос» и ещё какие-то мелкие буквы и цифры. Евлоха решил поинтересоваться, что означает слово «эрос» и не значит ли оно чего-нибудь плохого. Он разыскал в доме тяжёлый дедовский словарь и прочёл первое, что встретилось его глазам: любовь. Эрос — значит любовь. Евлоха знал, что любовь — это хорошо. На том и успокоился. К тому же в последнее время от супермаркета его стали гнать охранники, а однажды увели за угол и разбили лицо в кровь. «Будут мне денежки на хлеб да на молоко», — грезил Евлоха.

Когда в другой раз к Евлохе снова пришла соседка, он подумал: «Не помер ли ещё кто?» Но оказалось, что никто не помер, а, напротив, соседка была беременна. Она сделала смиренное лицо, какое делала в церкви, и сказала:

— Нехорошо, Евлоша. Ой, нехорошо…

— Что — нехорошо? — удивился тот.

— А вот реклама на твоём заборе — нехорошо. А то, куда она указывает, — совсем плохо.

— А куда она указывает? — встревожился Евлоха.

— На очень нехороший магазин она указывает, — лукаво улыбнулась соседка. — Батюшка на исповеди сказал, что сжечь её надо.

— Кого сжечь — магазин?

— Да не магазин, дубина… Рекламу ту сжечь надо! А не сожжёшь — сам сгоришь в геенне огненной, — заключила женщина.

Затосковал Евлоха. И деньги, которые ему действительно раз в месяц привозил чёрный человек, не радовали, и продукты, купленные на эти деньги, казались пресными и безвкусными, точно вата; и песни мышиные сочинялись реже, так что зверьки совсем было перестали выглядывать из потайных норок. Вроде бы и жил Евлоха, а на деле — плоть свою, распухшую от харчей, носил и спал больше прежнего.

Уже зимой, мучаясь бессонницей в долгую сибирскую ночь, Евлоха запалил церковную свечу и в одной рубахе вышел во двор. Ночь тихо смотрела на него россыпью звёзд, точно мёртвыми светлячками, приколотыми к чёрному полотну. Чуть ниже горели окна высоких новостроек, жизнь в которых так и осталась для Евлохи тайной. «Зачем они торопятся, бегут куда-то, смеются резиновыми ртами и мало любят…» — думал он про себя.

Евлоха поднёс свечу к нехорошему плакату. Баннер стал неохотно плавиться, ядовито зашкворчал, затем вспыхнул и запылал во всю мощь, освещая пламенем ветхую избу, заснеженный двор и часть злополучного проспекта. Реклама сгорела быстро, а схватившийся огнём забор юноша проворно забросал снегом. В ту ночь ему спалось как никогда сладко. Снились добродушные мышата, дед с бабкой и бледная девушка…