Павел Пономарев - Мышиные песни

В вагоне не продохнуть. Я встал рядом с вагонным «самоваром» (похожим на самогонный аппарат), от которого жарило, как от русской печи. Но находиться вблизи огня и чувствовать, как отогреваются замёрзшие конечности, было приятно. Через заляпанное стекло двери я видел беззащитные, потные, чуть подрагивающие тела спящих людей. И их почему-то было жалко.

В купе для проводников через приоткрытую дверь я заметил красивую девушку в тёмно-синей железнодорожной форме. Когда я окликнул её, она, кажется, разгадывала кроссворд, забавно, как школьница, покусывая колпачок шариковой ручки.

— Кофе?

— Ага.

— Вам с сахаром? — охотно суетится она в шкафчике, где хранятся дешёвые сладости и напитки.

— Да, если можно — два.

— Ой, а сахара нет, — виновато улыбается проводница. — Может, шоколадку возьмёте?

— Не нужно. Просто кофе.

Приятно, когда миловидная девушка, пусть и по долгу службы, оказывает внимание: шуршит пакетиком, волнуется, прячет глаза. Цена услуги — пятнадцать рублей. Должно быть, она недавно на этой работе. Есть и другие проводницы — бывалые: крашеные блондинки за сорок, с жёлтыми отёкшими лицами, цедящие в твой стакан сырую тёплую воду. Их тоже жалко, как и спящих людей. Подумал: бесконечный путь — не ведущий даже к самому завалявшемуся, самому захудалому счастью. А дома сны с лицами непрошеных пассажиров, после — томительный рейс, опять сны и мелькающий телевизор в пустоте комнаты. И через несколько лет, будьте любезны, конечная станция…

Я смотрю сквозь тусклое стекло и вижу человека с застывшим взглядом, жадно глотающего дешёвую горечь из пластикового стаканчика, а если сморгнуть это видение — взору откроется мутная движущаяся степь с одиноко мерцающими огоньками. Я мысленно оставляю себя одного в степных сумерках и, завязнув в сочной грязи под звёздным небом, прислушиваюсь к звуку удаляющегося поезда…

— Простите. Не подскажете слово из семи букв? — слышу за спиной голос девушки-проводницы.

— Что? Да, конечно.

Оборачиваюсь. Вижу её умный, пытливый взгляд, робость и нетерпение.

— Философское понятие, способ идеального человеческого существования вопреки социальной и биологической необходимости? Семь букв. Я подумала, что счастье…

— Счастье? Надо подумать.

— А вы проходите в купе. В ногах правды нет, — сказала она банальность и натянуто улыбнулась.

— Но правды нет и выше, — зачем-то сболтнул я, вошел в купе и сел рядом.

В окошке замелькали размытые огни, привокзальные хижины, мрачные товарняки. Поезд нехотя тормозил, вползая на незнакомую станцию. Яркие прожектора обнажили его зловещее гусеничное тело.

— Ой, я пошла, — пролепетала девушка и выпорхнула из купе.

Через минуту я почувствовал сумеречное дыхание станции с примесью осенней гари и сигаретного дыма. По ногам загулял холод. Из вагона вышли два человека — девушка-студентка и её пожилая мать в каракулевой шапке, волоча за собой непонятно чем набитый старомодный рюкзак. Девушка с чёрной женской сумочкой, вероятно, стеснялась матери и ядовито подгоняла её, приглушая слова, но выразительно интонируя шипящими. Станция была незначительная, пятиминутная. Проезжая подобные места, я всегда думаю, как бы мне жилось здесь и что бы я стал в этой глуши делать. После некоторого размышления и вглядывания в безлюдные одичалые дворы, словно бы брошенные кем-то небрежно в поле, мне всегда делается страшно. А живут ли там вообще люди? И если живут, то как…

Вскоре вернулась красивая проводница, и мы познакомились.

— Иван.

— Очень приятно. Катя.

Я попросил ещё кофе, а она налила себе чаю. Я осмелился угостить её шоколадкой. Она согласилась. Так мы перешли на «ты».

— Теперь станция не скоро будет, — сказала девушка. — Можно кроссворд погадать.

— По-моему, ты ошиблась.

— В смысле?

— Насчёт «счастья».

— У тебя есть другой вариант?

— Да. Я над ним думаю.

— Интригующе, — ухмыльнулась она.

— Да пустяки… Ты где-то учишься?

— На психолога, заочно. А здесь подрабатываю.

— Я так и понял.

— А ты?

— Где учусь? Да нет, я работаю… Актёр театра.

— Интересно.

У «самовара» показалось сонное, добродушное лицо старушки в сером пальто. В руках она держит, вероятно, предварительно вынутую из целлофанового мешочка личную дорожную кружку. Кружка жёлтая, с гротескным изображением сисястой бабы и надписью: «С днюхой, мужик».

— Деточка, налей кипяточку. А чай у меня у самой есть.

За окном уже ничего не мелькало. Стояла тёмная пелена, и только звёзды знали, как черно и страшно в холодной степи, как трудно одинокому, хмельному, забредшему кривым путём к блистающим под луной рельсам, не положить на них свою шальную голову.