Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Надо будет — понесут, — сказал Чекан, сказал спокойно, почти равнодушно.

— Убери машины, ты же тут главный.

— Скажу своим ребятам, помогут.

Уже на рассвете Геннадий Федорович Рычагов и вся бригада, боровшаяся за жизнь Резаного, вышла из операционной. А Резаного на каталке бережно повезли в реанимацию.

Рычагова тут же обступили, у каждого из приехавших ночью в больницу за долгие часы ожидания на лице появилось почти одинаковое выражение, застывший вопрос.

— Ничего не могу сказать, — немного буднично произнес Рычагов, — я сделал все, что было в моих силах. Пулю из головы вынимать не стал, это слишком рискованно, можно повредить мозг. Да она и стоит так, что лучше пока ее не трогать.

— А все остальное как, Геннадий Федорович?

— Будем надеяться на лучшее. Но шансов на благополучный исход немного. Во-первых, он потерял очень много крови, а во-вторых, три пули — это многовато, тем более, одна в голову.

— Кстати, где пули?

— А, пули… — словно недопоняв, переспросил Рычагов.

— Да-да, где пули?

— В операционной, — махнул головой хирург.

— Мы их заберем.

— Дело ваше.

Пули в целлофановом пакете исчезли в черном кейсе одного из мужчин, словно эти пули были чрезвычайно важными, такими важными, что, извлеченные из Резаного, стоили намного дороже, даже если бы были они сделаны из чистого золота или платины.

Резаный пришел в себя ночью — на четвертый день после операции. В это время уже никто не верил в то, что Александр Данилин выкарабкается. А он все-таки был силен, в нем теплилась жизнь, в нем была невероятная сила, та сила, которая помогла этому странному человеку пройти все этапы, централы, карцеры и остаться в живых. Да, он умел бороться за жизнь, но это был последний всплеск, короткая вспышка, всего лишь несколько коротких минут.

И так случилось, что на момент возвращения сознания рядом с ним в палате реанимации оказался лишь такой же больной с очень похожей травмой — Сергей Дорогин. Резаный начал говорить в полубреду, не открывая глаз, сбивчиво, негромко, почти шепотом. Но у Дорогина был прекрасный слух, вернее, слух был единственным чувством, которое работало по-настоящему.

— Эй, эй, Чекан, ты здесь, ты приехал?

— Ну, хорошо. — Отвечал одному ему видимому собеседнику, — так вот слушай… Дима, Ира… Жаль, конечно, простите меня, ну, да ладно, что уж тут говорить… Так, Чекан, запомни… я виноват в вашей смерти, простите меня… Малыш, прости, ведь я хотел, чтобы ты стал человеком, чтобы ты увидел жизнь и прожил ее достойно, и чтобы твоя жизнь не была такой гнусной, как моя. Слушай, слушай меня, Чекан… Деньги… Наши деньги… Я не сказал им, где общак, не мог я этого сделать, не мог… понимаешь, Чекан?

Слова звучали сбивчиво, временами неразборчиво, но память, мозг Сергея Дорогина фиксировали каждый звук, каждое слово. И они буквально отпечатались в сознании, как следы отпечатываются на еще не засохшем бетоне. Очень долго он до этого прибывал в тишине.

— Деньги не в доме… В доме искать бессмысленно. Чекан, ты меня слышишь? Я спрятал общак надежно… — затем голос вора в законе изменился, он заговорил мечтательно, будто о другом, — сад… Я всегда хотел быть садовником, завидовал колхозникам. Представляешь, простым колхозникам, тем, которые возятся в огороде, собирают картошку, огурцы, снимают яблоки. Я всегда им завидовал… Яблоки, яблоки… Слышишь, Чекан, сливы, груши… Хотелось их выращивать, а я, сволочь, подонок, мерзавец, грабил, воровал, убивал. Чекан, ты меня слышишь? — последовал тяжелый вздох, прежняя интонация вернулась, — так вот, деньги я хотел спрятать в саду, слышишь? В саду. И похороните меня в саду, в колхозном саду, на краю, в том саду, что за моим домом. Третья яблоня за дорогой… Антоновка, антоновка, слышишь, Чекан? У нее кривой ствол, похожий на руку, такой кривой, как ладонь с растопыренными пальцами. Ствол белый у этой яблони, нижние ветви обрезаны, я сам обрезал. Представляешь, Чекан, я сам обрезал! Под яблоней должны были лежать деньги, под яблоней… Третья яблоня от дороги, третья, Чекан… Запомни, под ней меня похоронишь, под ней. Слышишь? Но первое место — не самое надежное, — Резаный захихикал, — я хотел, но не закопал… Ты не найдешь их даже с миноискателем. Они, они… в газовом баллоне, в шкафчике на улице, два баллона — один с газом, второй с деньгами. Там, там общак. Чекан, ты понял? Ты где, Чекан? Почему не отвечаешь?

Чекан в это время был в Москве. Дежурная сестра вышла в туалет, а два охранника, оставленные Чеканом, находились за дверью, играли в карты, тихонько переговариваясь, обсуждая последние новости и прикидывая, что если Резаный не выберется, не выкарабкается из этой больницы, то может измениться расстановка сил. Но самым душетрепещущим вопросом в этой обстановке были рассуждения о том, у кого же хватило смелости, у кого поднялась рука замучить, а затем перестрелять семью Резаного и пристрелить его самого. Кто же эти люди, кто эти беспредельщики, отчаявшиеся на такой поступок?