Александр Стесин - Нью-йоркский обход

– У вас, наверное, много друзей из Индии, – предположил Амиш, оставляя мою речь без прямого ответа. – Я рад, что вас, как и меня, интересуют вопросы религии. Ваши индийские друзья, должно быть, рассказывали вам об индуизме?

Я утвердительно покачал головой и тут же устыдился: этот жест – первое, что перенимают туристы, желающие казаться искушенными в местных обычаях. Все еще стараясь произвести впечатление на моего собеседника, я вкратце поведал ему о своих премудрых беседах с Прашантом, о карамазовском богоборчестве последнего. Казалось, Амиш слушает меня вполуха или вовсе не слушает. Его скучающий вид заставлял меня тушеваться и по нескольку раз повторять одно и то же. Когда я наконец умолк, он в свою очередь покачал головой и включил безопасный режим монолога.

– В Катха-Упанишаде сказано: «Сто один путь исходит из сердца; один из них ведет к верхушке головы». Вот вы говорите, что ваш друг Прашант вырос в Индии и получил здесь образование. Но у него какой-то очень западный подход. Индийская философия начинается с размышлений о природе страдания, это верно. Но она, в отличие от западной, не одержима вопросом божественной несправедливости. Если существует страдание, значит должен быть и способ его устранения. На этом и надо сосредоточиться.

Очевидно, затевая этот разговор с Амишем, я надеялся услышать нечто, чего никогда прежде не слышал и что навсегда изменило бы мое миропонимание. Озарение, откровение – разве не за этим едут в Индию? Живут в ашраме, записываются на курсы випассаны, увязываются за каким-нибудь бесноватым бородачом, распознав в нем великого гуру? Но вместо искомого откровения я услышал лишь общеизвестную сентенцию. Сетуя на несовершенное устройство нашего мира, запад спрашивает «кто виноват?»; восток же начинает с вопроса «что делать?». И тут же отвечает: работать над собой. Медитировать, заниматься йогой. Не то, чтобы я был против такого подхода, но от перипатетической беседы в сандаловой роще я ожидал большего. Чего же именно?

– Йога – это прекрасно, – начал я. – Но ведь есть еще и молитва. У индусов, насколько мне известно, она тоже имеет место. Когда человек молится, он о чем-то просит или, по крайней мере, обращается к высшей инстанции. И если он верит в существование этой инстанции, то наверняка полагает ее всеблагой и справедливой, разве нет?

– Вы снова рассуждаете очень по-европейски. У нас молитва – это прежде всего медитация. И если вы как следует поразмыслите о сути молитвы в иудаизме, то поймете, что и у вас, иудеев, то же самое. Любая молитва есть медитация, а медитация – это не просьба и даже не обращение. К кому и зачем обращаться? Есть только Брахман, остальное – майя. Помните историю с веревкой, которая издали кажется змеей?

– Если я не ошибаюсь, это точка зрения адвайты Шанкары. Но вот, например, Рамануджа верит в реальность индивидуальных душ, а Брахмана отождествляет с Ишварой, наделяя его атрибутами любви и сострадания. Или взять философию Патанджали…

– Чувствую, ваш Прашант совсем сбил вас с толку, – с досадой сказал Амиш и отвернулся, давая понять, что не намерен больше дискутировать. Я не возражал: меня и самого уже подташнивало от собственного умничанья.

Мы прошли в одно из малых святилищ храма. Мраморные стены были украшены иллюстрациями сцен из Рамаяны и Махабхараты. Говорят, в этих эпосах содержатся ответы на все вопросы. Впрочем, то же самое, кажется, говорят и о Коране, Авесте, «Дао дэ цзин»… То ли это такая общая для всех гипербола, то ли вопросов, на которые требуется дать ответ, на самом деле не так уж много. Махабхарата и Рамаяна – очень разные книги, но и в той и в другой есть эпизод, где один из положительных героев побеждает врага обманом. Бхимасена по наущению Кришны обманывает Дурьодхану, а Сугрива – при помощи Рамы – нечестным способом повергает своего брата и супостата Вали. В обоих случаях поднимается резонный вопрос об этичности поступка, и оба раза боги дают неожиданный ответ. Кришна замечает, что с наступлением Кали-Юги вопросы морали как бы отпали сами собой, а Рама просто напоминает Вали, что тот – бесправная обезьяна. Божественная справедливость оказывается чем-то весьма сомнительным.

Был в этом храме и зал взаимно отражающих зеркал. Казалось бы, символика очевидна: бесконечно повторяющееся отражение объекта в этих зеркалах должно служить наглядным напоминанием о том, что наш мир – иллюзия. Но Амиш отверг мою интерпретацию как слишком поверхностную. Читал ли я Бхагавад-Гиту и, если читал, помню ли главу, где обсуждается Кала? Там Кришна предстает перед Арджуной в своей истинной форме, и Арджуна холодеет от ужаса: «Вижу Тебя повсюду в образах неисчислимых, с многочисленными руками, чревами, устами, глазами; Владыка всеобразный, Твоих начала, середины, конца не вижу…» [43] Бхагавад-Гита, глава 11 (перевод Б. Л. Смирнова). И тогда Кришна объясняет: то, что так испугало Арджуну, – бесконечно повторяющееся и дробящееся, не имеющее ни конца, ни начала, вечно ускользающее от понимания – есть форма Времени. Время – самое ужасное, что существует, но и это ужасное надо полюбить. Таково предписание бхакти-йоги.