Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

– Нина!

Папин голос его спугнул. Он мгновенно спрятал пистолет в карман и зашагал в сторону, куда ушла она.

– Нина!

Папа подбежал ко мне, нагнулся.

– Что случилось?

– Ударилась головой, – ответила я заплетающимся языком. – Они ее догонят.

– Кто догонит, Нина, что тут было?

– Чудовища.

Тут прибежали и Клочков с коллегами.

Папа помог мне встать, глаза у него слезились. Он тряхнул меня за плечи:

– Ты видела ее, видела?

– Не знаю. Кажется, да.

– Что она тебе сказала?

Я отрицательно покачала головой:

– Мы не говорили.

– Ты уверена, что это была она?

– Нет.

– Павел, перестань. Ты ее пугаешь, – спокойный голос Клочкова.

Папа отпускает меня. Клочков наклоняется ко мне, спрашивает:

– Куда она пошла?

Я показываю рукой.

– Они ищут ее. Трое мужчин. Один – высокий, в синей толстовке, с пистолетом.

Клочков с командой отправляется туда, куда я показываю.

Следующая вспышка – мы у нас дома. Квартира полна людей. Трое следователей. Бабушка. Папа куда-то звонит, что-то кому-то рассказывает, кричит в трубку, уже не заботясь ни о каких жучках и прослушке.

Я наконец снимаю хлюпающие кроссовки, смотрюсь в зеркало – на бледное лицо свисают мокрые волосы.

Голоса – я уже не разбираю, где чей:

– Обыскали весь квартал – никого. Как сквозь землю…

– Надо спрятать Нину.

– Увезите ее из города.

– Надо увозить ее прямо сейчас.

Дальше – энергичные жесты и переписка в блокноте, лежавшем на столе.

И вот я сижу на заднем сидении старой потрепанной «тойоты»: потертая обивка, подвеска-янтарь на зеркале заднего обзора. Бабушка сует в открытое окно свою куртку.

– Ребенок весь мокрый, – говорит она папе.

Но всем не до этого. Машину ведет следователь. Мы объезжаем перекрытый Невский, выбираемся из центра и движемся на юг, в сторону Купчина.

Часть города, которую мама называла Ленинградом. Многоэтажки-ульи – глазу не за что зацепиться. Всё еще голые деревья. Мы припарковались у одного из домов-кораблей на узкой улице.

В квартире Клочкова на меня сразу навалилась апатия. Он говорил мне что-то о безопасности и что мне придется провести в квартире два-три дня. Не отвечать на звонки и сообщения. Не подходить к двери. Не выходить на лоджию (очень надо!), потому что они , очевидно, готовы зайти далеко. Мне разрешалось перемещаться по комнате, в ванную и кухню. Можно включать телевизор и игровую приставку. Еды нет, но ночью привезет.

Был уже вечер, и я уснула прямо в одежде на диване, прислушиваясь к разговору на кухне – он созванивался с папой и коллегами, а потом ушел, хлопнув дверью.

Утром я очнулась поздно, и только потому, что мне в лицо тыкался носом пушистый рыжий кот. Убедившись, что я проснулась, он запрыгнул на спинку дивана и стал вылизываться. Я попыталась встать, но не смогла: все тело ломило, голова раскалывалась от боли, горло будто порезали бритвой изнутри. Перевернулась на бок, осмотрелась. Почти так, как я себе представляла, но не совсем. Старая мебель, но обои совсем новые. Икеевские шторки с графическим рисунком. Дверь в смежную комнату открыта, оттуда видно кровать, гардеробный шкаф. Я снова попыталась встать, но не смогла. Протянула руку и подняла с пола телефон. Там была куча сообщений от близнецов, которые меня потеряли, и одно от папы: «Сиди дома, никуда не выходи. Никому не звони». Он соблюдал правила безопасности – написал «дома», чтобы их запутать.

Я села на диване. Голова кружилась. Мы с котом были в квартире одни. На кухне, тоже чистой, к стенке был прикручен белый шкафчик с красным крестом. Там я нашла парацетамол, выпила. Взяла леденец от боли в горле. От выпитой на голодный желудок таблетки начало подташнивать. Нашла в холодильнике йогурт, вытрясла его себе в рот, выскребла остатки пальцем. В вазочке на столе лежали два крекера. Я взяла один и, роняя крошки на пол, вернулась в комнату и легла на диван. Нарушив правила, написала Ване, что все в порядке и что перезвоню позже. Написала папе, что проснулась и получила сообщение. Когда они оба ответили «ок», провалилась в тяжелый, неприятный сон с чудовищами.

Дальнейшее я помню только со слов папы и Клочкова. У меня началась пневмония, и тем же вечером папа, обеспокоенный, что я не отвечаю на сообщения, приехал и вызвал скорую, которая отвезла меня в больницу, в отделение пульмонологии. Когда я начала болееменее соображать, то заметила капельницы, которые меняли одну за другой, соседей по палате, сочувственно глядевших на меня. Папа, бабушка и близнецы приходили каждый день. Через три дня я смогла сама встать с кровати и вышла в коридор. Коридор и холл были выкрашены синей краской, а поверх нее – уродливые зайцы, волки, ежи. Когда были силы, я гуляла по коридору и рассматривала рисунки, пока медсестра не загоняла меня обратно в палату.