Жука Жукова - Аристократка на мели

Это был миг единения и мужской солидарности. Один за всех и все за одного, именем королевы! Один даже клюшку хоккейную прихватил.

Парни на улицу, а мы к окну — романтика! Сейчас они проучат бесстыдника. А наглец тем временем даже убегать не пытается, дубленочку запахнул, затравленно улыбается и за угол пятится, пятится… Мужики, кто «свиньей», кто «клином», за ним — страшно!

Нам уже за углом не видно ничего, и только девичье воображение всякие разности рисует — вот они сейчас вернутся — оторванную маньячью голову за волосы нам под ноги кинут. Ваша, мол, честь поруганная разругана взад.

И правда возвращаются, но без головы, и как-то смущенно, без огонька. Мы к ним за подробностями — как все было?

Догнали мы его, говорят:

— А он что-то жалкий такой. Улыбается… пальтишко теребит. Что нам, его бить, что ли?

А Зинка из двести тридцать седьмой комнаты как заорет:

— Вы с ума сошли, он же маньяк! Он нам знаете что?

Глаза большие делает и в сторону промежности косит. А Вова из триста двенадцатой ей отвечает:

— Что он вам? Подумаешь! Писун показал. Тоже мне, принцессы. Вчера бы ты так орала. А то вообще не пискнула за всю ночь. Погнали отсюда, мужики, по пивасу.

И тогда я поняла — вот это мужская солидарность. А та, другая, не в счет.

ОН: Фактически она меня бросила в субботу. Я отчетливо это помню, потому что как раз качал кино и раздумывал, тянет ли сегодняшний вечер на Гран Резерву. Она вышла из ванной и села ожесточенно красить глаз.

— Ты куда?

— На день рождения, я тебе говорила.

— А. Я думал, проведем вечер дома.

— Ты точно не идешь со мной?

— А ты точно не останешься? Я третью серию скачал, неделю ждал, пока выложат. Куда ты пойдешь, сама подумай, там холодно… и люди! Много!

— Вот именно.

Агрессия, демарш, наверное, заранее все продумала.

ОНА: Не было у меня никакого плана. И уходить я не собиралась. И наши совместные вечера я любила. Мы залезали вдвоем под плед и смотрели кино. Он обнимал меня, когда протягивал руку за бокалом. Это было уютно и тепло. Так продолжалось три года. Как будто мне уже девяносто, и кроме облезлого Диброва и его «Кто хочет стать миллионером» в моей жизни ничего не будет.

Сначала к нам перестали приходить друзья. Их нужно развлекать, и после них грязная посуда. Потом мы сами перестали ходить в гости — пустые разговоры, и вечером не остается места для парковки возле дома. А потом… я перестала красить волосы. Лень.

МАРИНА: На свой день рождения я пригласила их вместе, хотя надеялась, что он не сможет. Он всегда незаметно под столом касался ее ноги, а когда она отвлекалась от общей беседы и смотрела на него, слегка закатывал глаза. И тогда улыбка сходила с ее губ, и она едва заметно кивала: «Да, дураки, и разговоры у них мещанские. Сейчас пойдем». Мы все это видели.

Макса пригласила для нее, а что такого? Вы бы видели ее глаза в последнее время, их как будто постирали с отбеливателем.

ОНА: С Максом я столкнулась случайно. Столкнулась в прямом смысле, он пролил пиво, я извинилась. Он широко улыбнулся «ничего страшного» и уже хотел уйти, слегка помедлил и спросил, почему у меня такое знакомое лицо, не снимаюсь ли я в кино? Это было довольно пошло и, как ни странно, приятно. Я засмеялась и ответила, что я бухгалтер. Он удивился: в его фирму срочно требуется бухгалтер, я словно ниспослана ему свыше.

Я дала ему номер телефона. Он ни на что не намекал, искренне просил помочь.

ОН: Я видел, как вибрирует ее телефон. Как она переворачивает в ночи подсвеченный экран, читает сообщение и слегка улыбается, потом резко гасит улыбку. А что я мог сделать? Разбить телефон? Устроить скандал? Один раз попытался, она сказала, что это работа, потом поцеловала меня в нос и сказала, что любит. В нос! Конечно, я все понял, я не дурак.

Пару раз она настойчиво пыталась вытащить меня из дома, сперва на какую-то выставку, потом на корпоратив в офис. Как будто это могло что-то исправить. Когда я отказался, она обрадовалась, словно сказала себе: «Я так и знала! Он безнадежен, видит Бог, я пыталась и сделала все, что могла».

ОНА: Макс любил меня. Я совсем забыла, что значит быть любимой. Когда смотрят в глаза и ловят каждое слово, когда дарят цветы, держат за руку и приглашают на ужин. Он готовил для меня спагетти. Зубами развязал бретельку на топе, рычал, словно хотел съесть целиком. Это была страсть, от которой кружилась голова. У него мускулы и загорелое гладкое тело, он идеален и выбрал меня. Я не могла ни о чем думать, только о Максе. Конечно, я ушла. Я больше не хотела врать ни себе, ни ему. Это значило бы предать то, что между нами когда-то было.