Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Чепушня! — сказал я по-русски. — Это для меня — чепушня!

— Потому что я не Кацу, понимаешь?.. И мне все снится, снится.

Какая колдунья — она сама заколдованная!.. Разве нормальному это приснится, что он — это не он?..

А, может, если я сплаваю на тот берег Хашхоны и нарву для нее цветов — самых разных, самых красивых… Может, я расколдую ее?!

Но расколдовать Кацу мне не удалось: мать взяла меня за ухо и повела к плетню… У плетня она потянула мое ухо вверх и мне показалось, что она приподняла меня и поставила на высохшие прутья… Конечно, надо было вскакивать с земли и бежать, но я упал, замешкался, и она снова взяла меня за ухо.

Молча мы пересекли улицу, прошли еще квартала два-три, и тут мать словно заметила, что штаны у меня сзади в пыли, а может, в известке. И давай пыль выбивать!.. Она все шлепала и шлепала меня по ягодицам, но пыли не убавлялось, наоборот! Уж лучше, может, сразу бросила бы меня в стирку?!

Дело шло, видно, и правда, так медленно, что ее наконец-то прорвало: «Сколько раз я говорила тебе, сколько раз?!.. Чтобы не вздумал приходить к Челестэновым, не вздумал там играться! Сколько раз говорить — я весь аул уже оббежала?!..»

И все равно, пожалуй, пыль еще вилась за мной вслед…

Во дворе я тут же юркнул за сарай.

Отец работал топориком, что-то подтесывал, на меня не обратил никакого внимания. И мне вдруг показалось, что он сейчас заступится… Сам он никогда меня и пальцем не тронул!

— Тот, который пришел с войны , — называла нанэ его полностью, как повелось у них на радостях в сорок пятом.

Потом-то она уже звала его как бы сокращенно: тот, который вернулся , и люди малознакомые спрашивали ее потихоньку: так, мол, вы расходились?.. И сколько жили врозь?

«Четыре года, ей! — счастливо смеялась моя нанэ. — Целых четыре года!..»

— Ты представляешь, тот, который пришел с войны ! — повторила нанэ, официальным и чуть торжественным обращением как бы подчеркивая, что дело случилось из ряда вон выходящее. — Я весь аул оббегала, ты представляешь?.. И где его нашла — у Челестэновых!.. Ты представляешь?.. Он ходит к тем, кто не знает, с какой стороны наша калитка открывается! Такого ребенка у нас еще не было, валлахи!

— И абреков не было в нашем роду! — негромко, даже как бы не отрываясь от дела, буднично и деловито сказал отец. — Того, кто будет нарушать клятву предков, выгоню вот этой рукой!

И в следующий раз я встретил Кацу только через год. Я тогда ходил уже в третий класс, шел ко второй смене, и вдруг, не доходя до дома Челестэновых, увидел шедшую посреди улицы большую толпу мужчин…

Стояла глубокая осень. День был холодный и пасмурный. Кругом грязь. И с дороги я сошел на тропинку, потом и с нее убежал: взявшись рукой за штакетину, пытался удержаться на бугорке у чьего-то забора, но ноги мои то ли скользили, то ли подгибались, мне казалось, что я сейчас съеду и упаду перед молчаливой черной толпой…

По улице, по которой ни разу не ступала ее нога, высоко на носилках несли на кладбище накрытую буркой Кацу…

В школе я еле высидел — у меня разболелась голова. А когда я вернулся домой, увидел несколько женщин: рассказывали нанэ, как прошли похороны, какое потом было угощение…

Помню, я совсем близко подошел к ним, повернулся спиной и слушал:

— Веселых похорон не бывает, это ясно, но такие грустные тоже бывают редко…

— На выданье была!

— На выданье. И кто ее за себя взял?.. Псэхэх!

— Псэхэх взял, да!.. Ангел смерти.

— А какая красивая была!

— Муж пришел с похорон и рассказывал, что Осман закрылся в старом сарае и кричал… Так кричал, что не знали, что делать…

— Чтобы труп его вынесли из этого сарая, окаянный! Разве это отец?

— Ни отец и ни муж — он сам и есть псэхэх, этот Осман!

— А была невеста, да… Говорят, все просила перед смертью, чтобы принесли ей цветов… А где ты в это время достанешь цветы?..

Я бросился в огород, спрятался за кучей кукурузных бодылок. «Почему ты больше не приходишь ко мне, Сэт-кисет?.. Разве я тебя хоть чем-то обидела?..»

И я зарыдал, как маленький… Давно это было!

«Почему ты больше не приходишь ко мне, Сэт-кисет?..»

Давно!..

«Разве я тебя хоть чем-то обидела?»

Какие яблоки мы находили в траве, когда возвращались с Хашхоны!..

И все думали, что это они сами нападали с дерева… Но старая яблоня стояла так далеко!

И они перестали падать, как только Кацу не стало.

Не умевшая ходить, она научилась ловко бросать…

Не потому ли, что то была единственная ее радость?.. Не потому ли, что то было единственное, что она могла сделать для других?