Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Так вот, Урусбий Юсуфоков был кузнец, каких поискать. Когда еще техники было мало, каждая машина была в диковинку, а о запасных частях еще и слыхом не слыхивали, в Шиблокохабль, говорят, приезжали не только из-за Кубани, из Екатеринодара, но, бывало, что и донские наведывались — чуть ли не из-за Ростова: привозили какую-нибудь завернутую в тряпицу сломанную деталь и просили выковать точно такую же.

Говорят, что всякий раз Урусбий сперва очень долго вертел деталь в корявых пальцах, потом небрежно бросал в кучу всякого железного хлама, который был навален в углу… Молча упирался ладонью в грудь пришедшего или двумя — если их было двое, а то и руки расставлял, если приходили сразу несколько человек… И всех сразу выталкивал на улицу и очень тщательно закрывал двери изнутри. Приезжие ничего не понимали, но шиблокохабльцы начинали радостно объяснять: «Так он говорил: твоя-моя сделает… Сделает наша, сделает!.. Только твоя надо ждать и наша дверь нельзя подходить… у-у!»

Но тут уж ничего не поделаешь: такая штука — ремесло кузнеца. Недаром же бог железа и покровитель всех кузнецов Тлепш, первый из нартов, кто взял в руки молот, кто закалил на огне самого Саусруко и выковал для него потом оружие и доспехи, никогда и никому не позволял заглядывать в свои рукава!.. Когда без меры любопытные люди обманом все-таки это сделали — все-таки заглянули ему в рукав, гордый Тлепш отбросил в сторону молот и навсегда оставил свое таинственное ремесло…

Когда началась война, Урусбию дали «бронь» — броню: дедушка Хаджекыз, посмеиваясь, говорил, что Юсуфоков своими руками ее себе выковал, эту защитившую его от первых месяцев войны «бронь»… Не колхозная кузница стояла на краю Шиблокохабля — цех запасных частей… Урусбию это не нравилось, говорят, он уже добился освобождения от брони, о которой другие только мечтали, и поехал попрощаться со старым своим отцом, который всеми правдами и неправдами, несмотря на возраст и старые раны, сумел определиться в добровольный казачий корпус, формировавшийся тогда на Кубани. Разве Урусбию было не стыдно сидеть с этой самой бронью в своей кузнице, если его старый отец так или иначе уже служил, уже был в армии?..

И Урусбий поехал с ним попрощаться куда-то под Армавир, у него еще был на это денек. Там он вместе с отцом ходил по лагерю, вместе с ним грустно цокал языком, когда они видели либо стариков да мальчишек, а То и вовсе, стыдно сказать, — девчат… А откуда же было взяться казакам, откуда было взяться удальцам-черкесам, настоящим джигитам, если и те и другие уже порастеряли лучших по бесчисленным дорогам гражданской войны, многие поумирали в тридцать третьем , а те, кто еще оставался в силе, ушли на фронт, и уже почти все успели погибнуть.

Но это бы ничего, утешал, говорят, Урусбия отец. Позвал джигитов Аллах — значит, были ему нужны. Плохо другое: какие шашки отбирали еще недавно у адыгейцев в мирное время, какие шашки!.. А поглядеть теперь: какие на войну идти выдали?

Урусбий попросил отца показать ему, и когда тот отдал свою шашку нашему шиблокохабльскому кузнецу, своему сыну, тот переломил ее в трех пальцах правой руки… Переломил и закричал как раненый зверь… Так и подумали, сперва те, кто сбежался на голос: поранился адыгеец!..

Но пальцы у Урусбия были в порядке — непросто поранить такие, как у него, задубевшие, как панцирем покрытые пальцы… Поранил он себе душу…

— Нет, тят! — только и кричал Урусбий. — Нет, тят!.. Так нельзя, валлахи!.. Так нельзя!

В кузнице у него оставалась сталь, которую с разных концов и в разное время навезли заказчики, и теперь он взялся за дело…

Никто не знал, когда он ел и спал: жена приносила ему еду и тут же уходила. Звон стоял над кузней и день, и ночь. Туда попробовали было заглянуть любопытные, но первую выкованную шашку Урусбий положил на большой пенек рядом с наковальней и всем велел передать, что тут же срежет уши любому, кто осмелится открыть дверь в кузницу. Когда за ним приехали из военкомата, переговоры он так и вел, через дверь.

Только отец потом зашел к Урусбию, когда с казачьими начальниками приехал на тачанке за шашками.

Начальники просились в кузницу тоже, чтобы пожать Урусбию руку, но он сказал, что не надо было так близко пускать немцев — теперь ему некогда, руки заняты…

Одну шашку он оставил себе, снова положил на пенек, и снова из кузницы понесся яростный звон.

И следующий, кто решился открыть дверь в кузницу, говорят, был уже немецкий солдат.