Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Пацан поднес палец к виску:

— Наверное, совсем уже!.. Не понимает шуток!

— Разве можно шутить с таким достойным человеком? — осудил и Рамазан Куков. — Не слишком ли много ты позволяешь себе, сын Мазаовых?

— Да ведь на то и чапщ! — оправдывался Пацан.

— При чем тут чапщ, ей! — наседал Рамазан. — Ты что-то сказал ему?

— Да все слышали, что я сказал!.. Он все машину ожидал… подтверди, Сэт! Сколько мы себя пацанами помним, все за машиной нас посылал…

— Нашел с кем связываться! — укорил наш Однокашник, Кызар. — Что тебе, Пацан, пошутить больше не с кем?

— Я могу ехать, Калаубат Исхакович? — вежливо спросил молоденький сержант.

Издалека послышался женский крик, и все в комнате сначала притихли. Но крик вдруг резко усилился, и Тагангаш первая сказала:

— Это Нура кричит!.. Жена Урусбия.

Крик раздался вновь, такой безысходный, что все вокруг заторопились на улицу. В комнате я остался совсем один, и мне вдруг сделалось не по себе, когда Нура заголосила опять.

В раскрытом окне показалась голова Однокашника.

— Кыза-ар!.. Что там в самом деле? Там тебе слышней…

— Кто-то, говорит, руки на себя наложил.

— Руки на себя?!

— Ну, да.

— Да кто, кто?!

— Стоп! — он зачем-то приподнялся на цыпочках, мне было видно — тянет шею. — Даут — он младший у Юсуфоковых?.. Ну, значит, он!

— Даут?! Как это — он?

— Она так кричит: твой младший брат убил себя, мой несчастный муж!

— Да ты ведь только видел его… как бы он успел?!

Но Даут Юсуфоков и в самом деле успел.

— Темное дело! — говорил мне дедушка Хаджекыз поздно ночью, когда все уже разошлись.

Конечно же, это было не по правилам, но Хаджекыз решил, что побудет со мной один.

Не везло нам с чапщем: не успел пройти траур в нашем доме, как черные дни наступили у Юсуфоковых. Асхад и Эдик предлагали перенести в комнату, где я лежал, дедушкину кровать, но он решил, что ему хватит и раскладушки.

Раскладушка, накрытая серым байковым одеялом с откинутым возле подушки белым треугольничком простыни, стояла у стены, ждала дедушку, но он все сидел около меня на стуле. Прямой, как всегда, неторопливый, а сегодня вновь — задумчиво-строгий.

— Темное дело, ты понимаешь, Сэт? — спрашивал он с той печалью, которая окрашивает обычно торжественность. — Кто мог в самом деле ожидать, что он все это помнит?.. Что он все ждет и ждет этой машины… Когда приехал врач и Даута уже увезли в больницу, мы сидели с Урусбием и все думали и думали: что это с ним было? Болезнь?.. Страх? Ни то и ни другое, Сэт… понимаешь?.. Конечно, он боялся!.. Но больше всего боялся, что не выполнит своего слова. Что не успеет!.. Руки на себя наложить… Он ведь не только за брата заступился, за Урусбия — заступался за многих… И однажды большой начальник позвонил ему среди ночи и сказал: «Ты нам надоел!.. Хватит — собирай вещи!.. Помнишь, я показывал тебе ордер на твой арест?.. Так вот, я отдаю его конвойным и посылаю машину…» Пауки в банке, ыйт!.. Змеи в змеятнике… Как он с ними работал, Даут? Как жил?!.. И тогда Даут сказал большому начальнику: «Хорошо! Пусть машина едет! Надо же будет потом кому-то забрать мой труп…» — «При чем тут труп? — спросил начальник. — Ты нам живой нужен!» — «Нет! — сказал Даут. — Тлепш!.. Живого ты меня не увидишь. Как только машина станет под окнами, я нажму на курок…»

Я слушал дедушку, и в меня вселялось странное чувство: где все это происходит?..

Неужели действительно в нашем давно забытом богом Шиблокохабле, где на соседней улице тлел, оказывается, и тлел подожженный когда-то совсем в другом месте бикфордов шнур длиною в несколько лет…

— И Урусбий знал, где лежит револьвер?

— Пистолет! — деловито поправил меня дедушка.

— Знал, где пистолет?

— Еще бы, бисмиллях!.. И Нура тоже знала — Урусбий предупредил ее на тот случай, если самого его вдруг не окажется дома.

— Как чувствовал?

— И правда — как знал… Но Нура очень боялась всего этого, и Урусбий на всякий случай вытряхнул из патронов порох и снова загнал их в обойму. Но Даут не тронул ее…

— Обойму?

— Даут, видно, понял, что младший хочет перехитрить его. Но он был боевой офицер… Настоящий разведчик, да. Он ведь не отсиживался в тылу — сходил на войну!

— Сходил?

— Сходил и вернулся, да. Ему повезло. Два ранения и оба — в мякоть… Но это заставляет о многом подумать, ей — когда ты ранен!.. И он думал, Даут. Он вообще много думал… конечно, он много думал, и его можно было перехитрить в других делах, но в этих нет — никогда, и он отдельно держал один-единственный патрон…