Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Мне не хотелось ничего говорить: я любовался своим учителем — вдохновенным его лицом, горящими и молодыми глазами.

Может быть, впервые его вдохновение передалось мне, когда там, в Питере, я взялся рассказывать ему о кузнецах?..

Пили чай в его кабинете, сплошь заставленном книгами: их не было только на потолке. Там и тут, подпирая шкафы и полки, лежали штабельками на полу и стопками на подоконниках, торчали стоймя в холщовых, со строгой вышивкой, кармашках на дверях. С моей легкой руки, как говорится, Вильям Викторович тоже стал называть эти кармашки газырями .

Я встал, пошел по кабинету между пачками книг:

— Давно хотел рассказать вам одну аульскую историю, Вильям Викторович. Вернее будет вот как: в ауле ее рассказывают… Но она гораздо шире, она наверняка представляет интерес…

Я запнулся, подыскивая нужные слова, а он поощрил:

— Так-так… слушаю.

И тут — надо же такому случиться! — я взялся за подбородок так же, как это обычно делает он: зажал между краем кулака и большим пальцем… Поймал себя на этом жесте, смутился и начал нести ну такую околесицу!

— Не подумайте, — говорю, — что если все это случилось в нашем ауле, то это не может быть настолько значительным, чтобы и другим не было интересно… Тем более у нас, в Адыгее. Я не говорю, конечно, об исторической науке вообще . Но для истории Адыгеи…

— Так-так, слушаю.

Тогда я впервые отметил в нем это странное сходство с моим дедушкой, с Хаджекызом. Он тоже, когда беседуем: «Та-ак!.. Хорошо…» Потом вдруг: «Ы?..» Что, мол, там дальше?

— Дело было в семнадцатом веке…

— Та-ак?..

— Было два рода… то есть они и сейчас есть… перед вами представитель одного из них: рода Мазлоковых. Другой род: Челестэновы… И в том и в другом роду были знаменитые кузнецы, но два из них особенно славились…

Тут-то он, оставаясь на диване, за журнальным столиком, за которым мы пили чай, протянул ко мне ладонь — словно сделал заявку на продолжение:

— И оба они ковали такие сабли, что потом, когда сабля была готова, она надвое разваливала наковальню и тут же вслед за этим перерубала на лету овечью шерстинку, так?.. Закаливали такие сабли соком ядовитых растений и кровью врагов, лично убитых в сражении, так?.. Если такую саблю вынимали из ножен, то ее уже нельзя было обратно вложить — до тех пор, пока враг оставался живым… И она наносила незаживающие раны, но исцеляла друзей — стоило только приложить лезвие к телу. Во время битвы такая сабля пела, а если где-то очень далеко шло сражение, на клинке у нее выступали капельки крови… Такую саблю положили в могилу с храбрым наездником, которому она принадлежала, но она сама пронзила толщу земли и наутро уже была в руках у верного друга этого джигита… И воин с такой саблей в конце битвы падал обычно не от ран, нет!.. Он падал от усталости… а, Сэт? От изнеможения…

И я зачарованно глядел на него и радовался…

Не было в речи у него ни гордости за свое знание, ни хвастовства, нет… Был как бы пример , что ли. Было приглашение: иди за мной, следуй тому, что говорю тебе, учись — и ты тоже все это будешь знать, и будешь знать больше, чем я — только иди, не сдаваясь и не останавливаясь, иди вперед и вперед!..

Правда, случилось так, что мне было чем ответить ему… Но это уже не моя заслуга — заслуга тех двоих кузнецов . Челестэнова и Мазлокова.

— Они сваривали кольчуги, Вильям Викторович, — сказал я, приободрившись. — Говорят, такая кольчуга весила не больше пяти килограммов. Обычно — до пяти, чаще — четыре с половиной. Умещалась в двух горстях, представляете?.. Но самое любопытное, как тогда кольчуги испытывали…

— Та-ак? — спросил он явно заинтересованно.

— Когда приезжал воин, заказавший кольчугу, то кузнец надевал ее на себя… А заказчик пока заряжал мушкет…

— И потом?

— И потом с нескольких шагов заказчик стрелял…

— В свою кольчугу?

— Да, в свою кольчугу… В кузнеца, на котором она была надета. И только потом уже платил за работу.

— Если оставалось кому платить?

— Да, если было кому.

— Слушай, — вздохнул Вильям Викторович — Нам бы нынче эти порядки, а?.. Я имею в виду не оружие — наоборот как раз… Строгие эти правила: в Индии, например, врача, позволившего себе заболеть, сжигали на костре — какой же ты врач?.. Не можешь сам себя вылечить — как ты будешь лечить других?.. Их ты ведь знаешь хуже, чем самого себя! В лучшем случае прогоняли в джунгли… В каком-то смысле — не справедливо ли?