Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Русский царь называет себя нашим доброжелателем. Как это странно: наш «доброжелатель» шестьдесят лет безжалостно проливает нашу кровь!..

Нет, Кавказ будет или нашей любимой колыбелью или нашей могилой, но живыми мы его не отдадим. Лучше гибель, чем рабская жизнь. Не опозорим воинской славы наших предков и не забудем их первейшей заповеди — будь героем или умри!

Считается неприличным в лицо царям говорить горькую правду, но не могу не сказать, что русский царь нам вовсе не друг, а исконный и непримиримый враг и кровник. И напрасно он нас призывает к покорности. Сильные духом умрут, но не покорятся, ну, а если слабые духом, как Хаджи Хаджемуков, и покорятся, то это не опозорит лучшей героической части черкесского народа. Тлебланы, смерть нашим врагам-завоевателям. Да живет и развивается газават! Слава героям!»

Старец замолк. Несколько человек из ближайших рядов крикнули: правда, правда! Эти слова подхватили сотни и тысячи, и скоро все поле огласилось грозным, устрашающим кличем.

Царь испуганно озирался вокруг, его свита волновалась, опасаясь ярости народной.

Но Шуцейско Цейко сделал знак рукой, и постепенно все утихло. Тогда Цейко сказал: «Царь в настоящее время — наш Гость, а Гость — священная особа, и пусть никто не подумает, что абадзехи способны нарушить долг гостеприимства. Пусть народ расходится и ждут указаний своих уполномоченных!»

Народ сразу стал расходиться. Царь попрощался с уполномоченными и уехал в свою ставку.

Уполномоченные в количестве двадцати восьми человек переехали в ближайший Курджипский аул и приступили к обсуждению вопроса о войне.

Вечером Оленина не было — заночевал в Майкопе.

Утречком я маленько помог по хозяйству дедушке Хаджекызу. Он попытался было разговорить меня — как, мол, дела? — но я помалкивал… Как ему все, в самом деле, объяснишь? Он перестал меня расспрашивать, только поглядывал как-то уж больно внимательно, а под конец сказал: «Если долго смотреть на молоко, покажется, что это кровь… не забыл?»

На том мы с дедушкой и расстались.

Потом я снова сбегал домой к старику Осману Челестэну и опять его не застал, а когда вернулся, профессор уже был дома. И первым, что я от него услышал, было:

— Студент Мазлоков, вы — не адыг!

Ничего себе: я ломаю голову над тем, как все это от него скрыть — и содержание записки, и все, что с этим может быть связано…

— Это почему же, Вильям Викторович?..

— Сейчас я вам популярно объясню, Сэт Бирамович!

Он остановился, как обычно останавливался вдруг, когда расхаживал во время своих лекций, меж большим пальцем и сложенною в кулак ладонью зажал подбородок.

— Итак!.. Что такое настоящий адыг?.. Кто такой ?.. Острый меч — прежде всего. Сладкий язык — так?.. Так! И — сорок столов! А, Сэт Бирамович?

— Все правильно, — поддержал я. — Храбрость, Красноречие. Щедрость.

— Ну, щедрость пока оставим в стороне. Кызыу Адамовна уже успела тут меня закормить… Отнесем это, конечно, на ваш счет, Сэт Бирамович!..

Только тут я оценил картину, которую представлял из себя стол: среди стопок книг на нем, а то и на самих книгах, в том числе и на раскрытых, стояли тарелки и тарелочки: с пирогами, с пышками, со сметаною, с медом…

Я невольно улыбнулся, и он повел в сторону стола подбородком:

— Это уже жалкие остатки, Сэт Бирамович, да — было втрое больше. Так что не об этом речь, нет. Вот о чем: где ваше красноречие?.. «Сладкий язык» — он-то где?! — и он опять пошел вокруг меня. — Если бы вы его проявили… свое красноречие… тогда бы ваш учитель, Сэт Бирамович… приехал бы в ваш аул, в Адыгею еще несколько лет назад…

Глядя на меня с нарочитым осуждением, Вильям покачал головой и вздохнул.

Повернулся к столу, отломил от лепешки, макнул в мед и, покручивая кусочек в пальцах, понес ко рту — как мы в детстве, когда не хотели, чтобы капнуло на рубаху или голую грудь… Наклонился туда-сюда, повел головой над столом, и я подумал было, что он ищет, чего бы еще съесть — но нет: он рылся в книжках и сладко урчал уже вовсе не от того, что ему понравился мед — ворковал над раскрытыми страницами:

— Так-так… Где же это?.. Вот: ты гость в наших краях — бей первым!.. А?.. Или вот: самые смелые джигиты отличались скромностью, говорили тихо, не хвастали своими подвигами, готовы были каждому уступить место и замолчать в споре… а?! Так… где же эта история, как молодой человек участвовал со старшими в большой охоте, но его забыли пригласить вечером в кунацкую… Вышли утром, а он стоит запорошенный снегом… с инеем на ресницах… Его спросили: почему же ты не вошел? «Какие мелочи! — ответил молодой человек — Мне было приятно послушать, как вы там, в кунацкой, пели, а заодно подышать свежим воздухом…» А, Сэт Бирамович?.. Что вы на это скажете?