Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Ха-хай! — крикнули неподалеку — Вот вы где?!

Я тоже обернулся на крик.

Среди высокой травы то и дело мелькала детская головка, а над нею, как перископ над подводной лодкой, возвышалась маленькая ладошка с зажатым в ней листком бумаги.

— Нашему гостю телеграмма! — на бегу кричал соседский Русик. — Даже две, две телеграммы!

Он бежал к нашей скатерти-самобранке, и Арамбий уже доставал из заднего кармана брюк кошелек.

— Такому джигиту, как ты, за добрую весть полагается рубль! — сказал громко, когда мальчишка остановился, немножко не добежав до Оленина. — Если весть и действительно — добрая…

— Роза сказала, добрая, добрая — я проверял! — тут же выдал себя маленький хитрец. — Гостя в Ленинград зовут, а его сестра женится — два рубля!

— Если сестра, то — выходит замуж, ей! — укорил его Арамбий. — Бери свои два рубля, аферэм!

Русик тут же пошел к Арамоию, но тот остановил его жестом:

— Сперва отдай телеграммы нашему гостю!

Оленин протянул руку, и пальцы его дрогнули.

Он все никак не мог успокоиться, и перед сном, уже поздней ночью, мы решили немного пройтись…

Белая «волга» Арамбия все еще стояла у ворот дома Мазаовых, окна на первом этаже были открыты, и сквозь густую черную стенку увитой виноградом беседки щедро пробивал яркий свет.

Послышались вдруг тихие и оттого особенно печальные звуки гармошки.

Тагангаш, видно, только что пришла — уж такая у соседки нашей работа — и Пацан приказывает ей сыграть для гостя что-либо веселенькое, а она все медлит, и гармошка ее вздыхает и жалуется.

Вдруг звуки ее надрывно повеселели, усилились, за окном раздался азартный мужской вскрик.

— Не для нас? — грустно усмехнулся Оленин.

Не сговариваясь, мы с ним вернулись к Хашхоне, уселись на высоком бугре. Луны еще не было, но поверхность реки блестела… Неужели от света звезд?

Сцепив руки на коленях, я откинулся назад и, как мальчишка, попробовал было удержаться на пояснице, но потом повалился на спину и заложил руки за голову. Рядом опустился в траву Оленин. Глубоко вздохнул и затих.

Мне снова пришло это — из школьных лет:

Раньше я думал, что звезды над всей землею одни и те же… нет!

Только когда поездил по северным русским местам — тогда как бы заново оценил эту ни с чем не сравнимую красоту ночного неба здесь, на юге… недаром же Аллах оставлял эти места для себя.

Среди наполненной тихим, словно от угольков в костерке мерцанием чистой глубокой синевы коромыслом пролегла дымчатая полоса. Млечный Путь — от горизонта к горизонту…

Оленин, видно, тоже мысленно по нему путешествовал.

— Соломенная дорога! — сказал негромко.

И я невольно откликнулся:

— Путь доброй женщины…

Может, это название — древняя попытка связать нравственный закон в человеке с высокими звездами над его головою: божественно чистыми, недоступными, строгими, но вместе с тем никогда не отталкивающими тебя — наоборот! Они влекут твой взгляд и влекут… Обещанием чистоты и гармонии?

А может быть, недавно обретшим новую жизнь словом — космос — мы заменяем древнее как мир слово Бог ? Бывшее прежде мира. Его началом.

— Путь доброй женщины! — негромко повторил Оленин. — Общей нашей матери… Владычицы земли. Царицы небесной ?.. А, Сэт?

— Путь самой доброй женщины ? — переспросил я. — Марийам?

Выходит, учитель мой тоже над этим размышлял, пытался связать закон в нас с этими бесчисленными мирами над нами, которые на самом деле есть — одно целое.

Снова мне вспомнились сказанные час назад, когда мы сидели в его комнате, горькие слова Оленина: «У адыгейцев был древний обычай, ты о нем, конечно же, слышал… Если кто-то случайно либо даже намеренно убьет человека, но успеет потом прикоснуться губами к груди его матери — тот сам становится ее сыном. Со всеми вытекающими, как говорится, последствиями — в данном случае это все, именно все сыновьи обязанности. Они убили лучших сынов России. И бросились ей на грудь — так!.. Но вместо того, чтобы покаяться и сделать потом все, что сделали бы для матери верные ее сыновья, они стали и в самом деле карманы у России обшаривать!.. Не только фамильные драгоценности с нее поснимали, не только перстни с руки — они понаходили, они подаставали, они повыхватывали из рук уже и старушечьи платочки с медными пятаками, оставленными на храм, на свечку перед иконой, на подаяние нищим… Они уже и это все украли у России, чьими сыновьями сперва притворились!»