Нгуен Бонг - Избранное

Впрочем, я и сам иногда предавался иллюзиям. Ни разу не видев Лан, я никак не мог представить, какова же она воочию. Помню, правда, отец говорил, мол, у себя, в Фантхиете, она тоже ходит в школу, очень усердна, послушна. Я с удивительной ясностью восстанавливал в памяти обличье дядюшки Ха и его жены, какими они были в пору нашего соседства, но ухищрения эти ничуть не помогали мне воссоздать внешность их единственной дочери. И все-таки я иногда спрашивал себя: как же мы встретимся потом с Лан?.. Я воображал ее бесстрашной подпольщицей, диверсанткой, партизанкой, действующей в городке Фантхиет. Был еще один вариант: Лан удалось вырваться за кордон оккупантов, она — активистка, видный работник. Мы случайно встречаемся с нею на партизанской базе в освобожденном районе во время делового совещания и, разговорившись, вдруг узнаем друг друга… Временами я допускал и такую мысль: она уже замужем, обзавелась детьми; муж ее — наш боевой соратник. А что, если он просто адвокат, врач или делец? Или — это были уже крайние предположения — служит в сайгонской армии, в полиции, в охранке? Он — штаб-офицер, генерал? Ну, а сама Лан — не приохотилась ли к легкой жизни? Не избрала ли какое-нибудь недостойное занятие: скажем, стала певичкой, спекулянткой? Или ее закружил и унес мутный поток преступности и разврата, бурлящий в оккупированных городах?.. Но, честно говоря, я редко задумывался обо всем этом, всплывает мимолетное воспоминанье и тотчас исчезает. Чаще всего щемящие мысли о доме приходили в Москве по вечерам, когда на заснеженную землю опускались сумерки. И еще я, бывало, тосковал по родным местам, встречая рассвет на Карловом мосту над Влтавой и любуясь молоденькими пражанками. Словом, и я лелеял иногда радужные мечты!..

Приехав после стольких лет отсутствия в Хоада, я попытался, конечно, навести справки о дядюшке Ха и его семействе. Но ничего не узнал и решил: ладно уж, доеду до Фантхиета. Там я, наконец, выяснил, что сам дядюшка Ха умер, а жена его перебралась в Далат.

Я вернулся в Далат. До отъезда моей группы в Ханой оставалась еще целая неделя. Разузнав адрес тетушки Ха, я отправился ее навестить. Отыскать ее было проще простого — она жила в предместье Датхань, неподалеку от центра. Правда, я никак не ожидал увидеть такой внушительный особняк, крытый черепицей, прямо — загородная вилла посреди участка, как принято здесь, с цветочными клумбами, с двориком перед фасадом, садом и огородом. Потом уже, после долгих расспросов, я узнал: дядюшка Ха, выйдя из тюрьмы, расхворался и умер, а тетушка, она поначалу так и осталась в Фантхиете, приторговывала по мелочам — из Фантхиета возила в Далат на продажу рыбный соус, а обратно везла цветы, овощи. После пятьдесят четвертого года, не желая подвергаться преследованиям за то, что мужа ее при французах не раз арестовывали и даже сажали в тюрьму, она переехала в Далат насовсем. Занялась всерьез цветочной да зеленной торговлей и со временем обзавелась участком и домом. Внешне тетушка Ха переменилась — не узнать. По-прежнему добрая и сердечная, она постарела, поседела, зато располнела и разрумянилась; куда только подевалась былая ее изможденность и худоба…

Но в тот, самый мой первый приход меня на пороге дома встретила не тетушка Ха, а Лан. Калитка стояла распахнутой настежь. Миновав деревья и клумбы, я подошел к выложенной цветной плиткой веранде. Одна из створок входной двери была приоткрыта. Я постучался. Никто не вышел, и я постучал снова. В доме послышался стук сандалий, чья-то рука отворила дверь. Я увидал молодую девушку, растерянно глядевшую на меня.

— Здравствуйте, — сказала она. — Простите, вам кого?

Увидев мундир цвета хаки, резиновые сандалии, мягкую шляпу с широкими полями — эту форму Освободительных войск мы, люди штатские, носили здесь, в командировке, удобства ради, — здешние жители почти всегда терялись и становились заискивающе вежливы. И на лице женщины, встретившей меня у пустой веранды, — я сразу понял, что это Лан, — все явственней проступала тревога.

— Извините, не здесь ли живет тетушка Ха? — спросил я.

— Да, здесь.

Я улыбнулся.

— А вы — Лан?

Она еще внимательнее взглянула на меня. С первого взгляда ей можно было дать года двадцать два — двадцать три; но приглядевшись, я понял: ей лет двадцать восемь, — именно таков, по моим подсчетам, был возраст Лан. Высокая, стройная — на зависть иным европейским модницам. Короткая стрижка безо всякой завивки, на лице ни малейших следов косметики. Легкие домашние брюки и блузка — розовая, в цветочках, простенько вроде, но и не без щегольства.