Анатолий Жуков - Судить Адама!

– Ах, какая разница! Речь ведь не о ловле, а всего лишь о позе. Очки бы вам надеть, и будет как у Перова.

– Не знаю, как у вашего Перова, а очков не ношу, – обиделся Парфенька. – И разница тут, милый человек, большая. Донку я на полсотню метров закину и сижу на бережку, мечтаю об чем хочу. А на поплавочную здесь у меня не подлещик клюнет, а подъершик, пескарик, мелкота разная. Без прикорма же сели, на даровщинку, на дурницу.

– Мы же не ловить! Впрочем, сидите, как вам удобней. – И художник приступил к работе.

Парфенька сидел на травке, слушал гомон купающихся на водной станции и тревожился о своей чудо-рыбе: польют ли без него вовремя, сменят ли воду в цистерне – подохнет на такой жаре. Хоть бы дождичек спрыснул, как вчера у залива, хоть бы тучка прикрыла малость – кипит с утра зной, небо стало белесым, оплавленным, дышать нечем. В такое-то время угораздило его поймать эту беспредельную страхуилу и ввергнуть родную Хмелевку в несусветные тяготы. Но, может, бог даст, обойдется. Балагу-ров с Межовым оборотистые, вывернутся. Особенно с такими работниками, как Мытарин, как Сеня Хромкин.

Парфенька привстал и поглядел в сторону Ком-мунской горы на том берегу – оттуда шла мотодора с рыбным профессором Сомовым и его молодым бородатым товарищем. Вчера они тоже ездили по заливу, а потом обмеряли рыбу, фотографировали, наблюдали за ее кормлением. Нынче с раннего утра хотели походить по дну залива, узнать ее конечную длину. Молодой бородач и костюм водолазный, говорят, привез или маску какую-то. Если дошли до хвоста, значит, можно вытаскивать дальше, скоро отмучаемся.

– Я, знаете ли, всегда уважал деревню, – сообщил художник, бойко махая кисточкой то по своей фанерной «поллитре», то по холсту. – Вы колхозник, разумеется?

– Мы? Нет, мы – пенсионер. Сорок лет вкалывал, теперь на заслуженном отдыхе.

– А жена ваша – колхозница?

– Всю жисть рабочая в совхозе. То доярка, то свинарка, то птичница. Пелагеей звать.

– Рабочая? Очень интересно. И живете, вероятно, счастливо?

– Когда как. Если под горячую руку попадешь, отлает. А так хорошая, смирная. Уф, духота какая, и питье не спасает.

– Да, жарковато. Что это вы пьете, если не секрет?

– Квасок, милый человек, квасок. Баба сама делала, какой секрет. Желаете?

– Я привык пить минеральную, в крайнем случае газированную, а квас – не очень, знаете ли.

– Газировка – на водной станции, – сказал Парфенька, не оборачиваясь, и помахал рукой мотодоре, показывая, где ей удобней пристать. – Будочка там есть синенькая, киоск.

– Тогда я, с вашего позволения, схожу.

Парфенька не ответил и заспешил по берегу к мотодоре – узнать, как и что.

С носа на берег спрыгнул Федька Черт, за ним бритый профессор и бородатый кандидат. В мотодоре остался Иван Рыжих – хлопотал у заглохшего движка.

– Не нашли? – спросил Парфенька.

– Чего не нашли, отец?

– Да рыбий-то хвост.

– Пока нет. Возможно, она без хвоста.

– Как так? Не может быть.

– Такой рыбы тоже не может быть, а вы вот нашли, черт возьми, и даже ухитрились поймать.

– Не ввязывайтесь, Дима, – бросил профессор на ходу. Озабоченный, на Парфеньку даже не взглянул, хотя они вчера выяснили, что ровесники, годки, и вроде бы подружились.

Парфенька поглядел им вслед и подошел к закуривающему Черту.

– Федь, будь другом, посиди на бережку вместо меня, а я за ними побегу, совещанье вот-вот. – И объяснил, что приезжий художник рисует с него картину для народа, патрет, приехал из самой Москвы, наша Хмелевка для него дремучая деревня, а мы все на один салтык, не различает.

– По одежке поймет, – усомнился Черт и выставил литой рыбацкий сапог с голенищем до паха, помахал брезентовой полой штормовки.

– А ты разденься, чего паришься так, или рано выехали?

– На зорьке. Ветер с севера дул, холодрыга… Только, Парфеня, учти, пузырек с тебя.

– И леща на закуску принесу, только посиди.

– Лады.

Обрадованный Парфенька побежал вслед за учеными, оставив на берегу праздничный пиджак и скрипучие штиблеты. Когда художник, утолив жажду, вернулся к своему мольберту, его натурщик стоял на берегу в одних трусах и курил, подставив солнцу совершенно белое кривоногое тело. Только кисти рук, лицо и шея были почти черными от загара.

– Решили совместить полезное с приятным? А мне, судя по вашему лицу и рукам, думалось, что вы весь загорелый.

– Недосуг нам, – буркнул Черт, бросив окурок в воду. – Это городские на дачах припухают, а тут по зорям вкалываешь, хоть варежки надевай.