Анатолий Жуков - Судить Адама!

– Спасибо. – Юрьевна пыхнула в его сторону дымом. – Никогда не забуду.

– И вот в самом ответственном месте рассказа, – повествовала Серебрянская, – этот ужасный кот выходит из-за кулис на сцену и нагло садится перед трибуной. В зале, разумеется, улыбки, смешки, кто-то свистнул, и Пушка супруги бывшего военкома не стерпела такого хулиганства…

– Виноват, не Пушка, а Гаубица.

– Ах, господи, какая разница! Я, товарищ Примак…

– Еще раз виноват, но разница большая. Пушка есть артиллерийское орудие с настильной траекторией для ведения огня по открытым вертикальным целям, а также по целям, расположенным на больших расстояниях. Например, стомиллиметровая пушка 1944 года имела снаряд шестнадцать килограммов весом с начальной скоростью девятьсот метров в секунду и с дальностью его полета двадцать одна тысяча метров. То есть батареей таких пушек, установленных, например, в Суходоле [24], я мог бы в полчаса превратить Хмелевку в прах. Гаубица же имеет наполовину короче ствол – обычно 15 – 30 калибров, – переменный заряд и предназначена в основном для навесного огня по закрытым целям. Из Суходола не достанешь. Юрьевна придавила в таредке тлеющий окурок. Было приятно слушать увлеченного своим делом человека, но директриса Серебрянская уже театрально ломала руки в нетерпении, и Митя Соловей опять встал:

– Благодарю вас, товарищ Примак, но мы говорим не о пушках, а о вашей собаке.

– Тогда тем более. Если я назову свою Гаубицу Пушкой, она не откликнется, а уж выполнять приказания тем более не станет.

Тут выскочила с вопросом Ветрова:

– А что такое мортира? – Должно быть, хотела показать, что не чувствует себя виноватой и всем интересуется.

– Мортира есть, – Примак посмотрел на Аньку с уважением, – короткоствольное орудие для разрушения'оборонительных сооружений. Название ее происходит от слова «ступа» по-латински. Она действительно похожа на ступу…

– И на Ветрову, – крикнул кто-то со смехом из толпы.

– Точно: Анька – Мортира! [25]

– …но от этой ступы не спрячешься и за высокими крепостными стенами, – продолжал Примак, игнорируя недисциплинированные замечания. – У нас в 1939 году была создана 280-миллиметровая мортира, которая стреляла на десять километров, а снаряду ней весил двести сорок шесть килограммов. – Примак услышал одобрительный говор и дополнил: – В Москве есть царь-пушка, отлитая в шестнадцатом веке мастером Андреем Чоховым, некоторые из вас ее, возможно, видели. Эта пушка есть типичная мортира.

– Говорите по существу, не отвлекайтесь.

– Виноват, товарищ председатель, но я человек военный и обязан быть точным. Пушка есть пушка, а гаубица есть гаубица, а не какая-нибудь устаревшая мортира. – И сел, прямой, с развернутыми гвардейскими плечами и красивой просторной грудью.

– И вот его Гаубица, – продолжала Серебрянская, – а она во-от такая барбоска, косматая, как медведь, – с ревом кидается на сцену. Представляете? Нет, это невозможно представить, это ужасно…

– Видели, – сказал Витяй, доставая из кармана сигареты. – Вы шмыгнули под стол, а коту хоть бы что, носится по всей сцене, дразнит глупую Гаубицу, а она аж охрипла от злости.

Обсуждение опять покатилось в сторону: Титков, отхлебнув из фляжки, не признал вину своего Адама и сказал, что лекцию сорвала шатуновская Маруська, такая же полосатая, как Адам, Витяй заступился за Маруську, а майор Примак рассердился на Витяя.

– Граждане, соблюдайте порядок! – воззвал Митя Соловей. – А вы, гражданин Шатунов, прекратите курить в зале.

– Да какой тут зал, скажете тоже. И не я один. Опять же бабы с семечками. Пардон, женщины и девушки.

– Ты нами не заслоняйся. Сравнил табак с семечками: у тебя один вредный дым и угар, а у нас – дух подсолнечный, приятность.

Митя Соловей возмущенно стукнул ладонью по столу, и это подействовало, пререкания утихли.

– Садитесь, гражданка Серебрянская, благодарю вас. Итак, Адаму предъявлены обвинения в том, что он дразнил собак, перебегал улицу перед движущимся транспортом, создавал аварийные ситуации, входил без надобности в Дом культуры и из хулиганских побуждений сорвал там лекцию о героизме.

– Настоящий хунвэйбин, – сказала Юрьевна.

Поднялся, скрипнув ящиком, громоздкий Мытарин, возразил:

– Я против такой квалификации. Хунвэйбин – фигура политическая, это раз; затем иностранная – два; а три – ответчик неграмотный, дацзыбао не вывешивал и орал не «мао», а «мяу». – И сел, даже не улыбнувшись.