К чему, чтоб слово несть своё живое,
опять мне лезть в житейские кошмары?
Пора прибыть в тепле мне и покое,
за сказки взявшись или мемуары.
Как корму, там, где дурью занимался,
уже не дам рассеяться таланту.»
…На это сом бесшумно посмеялся
и вновь уполз под зелени гирлянду.
Я телевизор выключил и рыбок.
Взял лист и ручку, и, мешая краски,
услышал шепоток: «Ну, ладно… ты дак…
коль занимался дурью… лучше — сказки!»
Поводил нам волшебной палочкой
Эдик Пашков
Поводил нам волшебной палочкой
виртуозный весьма скрипач.
Потанцуй со мной с ковырялочкой,
у коленки болтая клатч.
Лучший праздник, когда без повода!
На те солнце и всплески струн!
Взял тебя я не зря из города
греться ящеркой на валун.
С тучки щупалец гладит пёрышком-
пароходом босую гладь.
От того вот и рябь, и стёклышком
дребезжит, что хочу сказать.
Почему, моих слов не слушая,
по косе от меня бредёшь?
Или солнце шамана хуже я
звал, по бубну катая дрожь?
Где поганки на жабах выросли,
я погодой тебя снабдил.
Зря я что ли тебя из сырости
на валун обсыхать сводил?
За тобою в лодыжек оттиски
западаю понур и квёл.
Зря я что ли с тобой по-творчески
поступив, скрипача привёл?
Ты презрительно брови выгнула
чёрной чайкой на мой порыв
быть с тобой, и нещадно хмыкнула,
пальцем голову побурив.
И гримасой такою выдала
отношенье своё ко мне,
что за громом мне хлёстко выпала
туча розгами по спине.
Иван Кузьмич решил стать магом
Наталия Варская
Иван Кузьмич решил стать магом,
Надел верёвочку на лоб,
Пить перестал вино и брагу,
Нашёл в лесу удобный столб
И вЫрезал божка ножовкой,
Недаром в прошлом он столяр.
Не пропит навык! Руки ловки,
И зорок глаз, как окуляр.
И потянулись вереницы
Всех тех, кто ищет волшебства.
Иван им наливал водицы,
Вещал о пользе естества,
О временах пустых и смутных,
О возвращении к корням,
Упоминал про камасутру,
Водил босыми по камням.
К его божку дары сносили,
Кто деньги, кто еду, кто — что.
И пели славу мощной силе,
Что излучало божество.
Кузьмич и складный миф придумал:
Что он божка приёмный сын,
Что идол тайны в сына вдунул
И в виде дерева застыл.
А люди верили наивно.
Так было, есть и будет быть.
Язычество неистребимо.
Не стану я о том судить,
Что, несомненно, удивляет.
Да будет каждому своё:
Кузьмич пусть роль свою играет,
Раз плотно вжился так в неё,
А люди получают чудо,
Ведь им, по сути, всё равно:
Кузьмич, бог Кузя, новый Будда…
Печально, грустно, но смешно.
Группа захвата действовала быстро и слаженно. Двое омоновцев, с автоматами наизготовку, поднимались на цыпочках к указанному в поступившем телефонном сообщении четвертому этажу. Еще двое, также на цыпочках, спускались им навстречу с чердака. Все делалось для того, чтобы застать преступника врасплох и по возможности с уликами.
Да, так и есть: на площадке четвертого этажа девятиэтажного дома по улице героя гражданской войны Лазо кто-то, приглушенно чертыхаясь, возился у крышки люка мусоропровода. Милиционеры ворвались в этот тесный закуток одновременно и сверху, и снизу с диким воплем: «Руки вверх! Лежать!».
На них оторопело смотрел перепуганный очкастый парень лет девятнадцати, с окровавленными руками. Выполняя первую команду милиционеров, он поднял их кверху, но вот лечь с поднятыми руками у него не получалось. А из раззявленной крышки мусороприемника торчала согнутая в колене нога в телесного цвета чулке, также выпачканная кровью. Рядом на полу валялся кухонный топорик.
— Так, ботаник, расчлененкой, значит, занимаемся? — обрадовался дюжий капитан, стаскивая с головы маску с прорезями для различных лицевых отверстий. — Все уже спустил в мусоропровод? Одна нога, говоришь, осталась?
— Ах! — сказал кто-то слабым голосом за широкой капитанской стеной и с глухим стуком упал на бетонный пол. Капитан мельком оглянулся. В обмороке лежала старушка с пятком бигудей на голове.
— Это кто? — строго спросил капитан.
— Моя соседка, Марья Семеновна, — печально сказал ботаник, опустил правую руку и провел указательным пальцем под носом, оставив на верхней губе окровавленный след.
Читать дальше