Нед Виззини - Это очень забавная история

– Ага. Он из Бенсонхерста.

Бенсонхерст – это практически еврейско-итальянское гетто в составе Бруклина, где к девушке на улице запросто может подкатить тачка, полная лихих парней, выкрикивающих: «Эй, цыпочка, подвезти?»

– А ты откуда? – спрашиваю я.

– Из Шипсхед-Бея.

Тоже старый район Бруклина, там много русских. Оба района отсюда довольно далеко.

– А я отсюда, – говорю я.

– Да ты что, из этого района? Хорошее место.

– Ага, наверное, да, неплохое.

– Чувак, да я бы оставшееся яйцо отдал отрезать, лишь бы тут жить. Я пытаюсь попасть в местный дом-интернат. Ну да ладно. Это вот телефон.

Он показывает налево, где висит платный телефон с желтой трубкой.

– Звонки до десяти вечера, – поясняет Бобби. – Захочешь, чтобы тебе позвонили, – номер написан на аппарате и в твоей карточке тоже. И не волнуйся, звонок не пропустишь, кто-нибудь тебя позовет.

Бобби замолкает.

– На этом все.

Действительно проще некуда.

– А чем тут занимаются? – спрашиваю я.

– Для нас проводят разные мероприятия. Приходит парень с гитарой; делаем с Джоан поделки всякие и рисуем. Ну а кроме этого, остается только по телефону трепаться, так что лучше попытайся отсюда выбраться.

– По сколько люди тут живут?

– Парни, как ты, из обеспеченных семей, и пары дней не задерживаются.

Я смотрю в глубоко посаженные глаза Бобби. Не знаю, откуда у меня это знание, ведь с неписаными правилами поведения в психушке я не знаком, но я почему-то понимаю, что главное, о чем нельзя спрашивать, – почему ты сюда попал. Это все равно что подойти к кому-то в тюрьме и наехать: «Ну? За что сел? Завалил кого-то, ага? Завалил?» Может, у меня это врожденное или я знал, что попаду в такое место.

А еще я понимаю: можно когда угодно назвать любую причину на свое усмотрение, и никто тебя за это не осудит. Никто не подумает, что ты слишком уж сумасшедший или недостаточно сумасшедший; и, говоря об этом, заводишь друзей. О чем тут вообще разговаривать, как не об этом? Так что я выкладываю Бобби:

– Я тут потому, что у меня серьезная депрессия.

– У меня тоже, – кивает он. – С пятнадцати лет. – Его черные глаза поблескивают как в ужастике.

Мы жмем друг другу руки.

– А, Крэйг! – говорит из-за стола Смитти. – Твоя комната готова. Пойдем, познакомлю с соседом.

Моим соседом по комнате оказывается Муктада.

Он так и выглядит, как ожидаешь от парня по имени Муктада: здоровенный, седобородый, темное морщинистое лицо, очки в белой пластиковой оправе. Одежды на нем и вовсе нет – он в темно-синем халате, от которого несет немытым телом. Но так сразу этого всего и не увидишь – как только я зашел, Муктада тут же зарылся в простыни.

Смитти врубает свет:

– Муктада, подъем! Уже обед! Вот, новый сосед пришел!

– М-м? – выглядывает тот из простыней. – Кто такой?

– Меня Крэйг зовут, – подаю я голос, засунув руки в карманы.

– М-м. Тут дубак, Крэйг. Тебе здесь не понравится.

– Муктада, разве ремонтники не приходили, не починили отопление?

– Да, вчера чинили, и все равно дубак. Сегодня чинили, дубак.

– Дружище, так ведь весна, о каком холоде речь?

– М-м.

– Твое место вон там, Крэйг.

Смотрю в дальний угол комнаты – кровать, что приготовили для меня, если ее можно так назвать, выглядит более чем скромно, я таких и не видал: маленькая, покрыта простыней, еще одной для укрывания, плюс подушка. Ни тебе кучи плюшевых игрушек, ни ящиков внизу, ни изголовья. Вокруг нет никаких картин или там свечей. Так же выглядит и вся комната: есть только окно (снова со вставленными внутрь жалюзи), закрытый панелью радиатор отопления, две кровати, между ними тумбочка с двумя пластиковыми больничными кувшинчиками странной формы с водой. Лампы, одежный шкаф и ванная комната. Стены голые, и единственное, на чем задерживается взгляд, – пористая плитка на потолке. Открываю шкаф: на нижней полке лежат видавшие виды штаны Муктады, остальные полки в моем распоряжении. Снимаю толстовку и кладу туда.

– Ну, все нормально? – спрашивает Смитти. – Через пять минут обед.

Он уходит и оставляет дверь открытой. Я сажусь на кровать.

– Дверь. Закрой, пожалуйста, дверь, – просит Муктада.

Я закрываю и возвращаюсь. Он смотрит сквозь меня и говорит:

– Спасибо.

– Чем тут кормят? – интересуюсь я.

– Хм.

Не знаю, как это понимать, и решаюсь на другой вопрос:

– Э… хорошо тут кормят?

– М-м.

– А… откуда вы?

– Египет, – говорит он надтреснутым голосом, и это первый раз, когда в его голосе прорезается радостная нотка. –  А ты откуда? Откуда твоя семья?