Михаил Вострышев - Старомосковские жители

— Не имел чести, матушка ваше превосходительство.

— Государю так чертеж полюбился, что он заплакал и сказал: «Он угадал мои мысли». Карет на закладку понаехало премножество. Войска, помню, расставили в четыре ряда от Кремля по Моховой, Пречистенке, всему Девичьему полю до самых Воробьевых гор. Государь император, великий князь Николай Павлович и принц прусский Вильгельм изволили прибыть верхами, в легких мундирах, хоть с утра дул резкий ветер и все ждали, что вот-вот посыплет снег…

Анна Петровна вспоминала, и ей казалось, что это было вчера, она даже тот холод ощутила и ту напыщенную торжественность.

— А когда вернулись с закладки, у моей тетушки на обеде гости все передразнивали речь преподобного Августина: «Где мы были? На Воробьевых горах. Что видели? Сыпучий песок. Что делали? Делали безрассудство и, не спросясь броду, лезли в воду». Только не песок помешал, а то, что этот молодой архитектор все думал без подрядов и взяток сделать, вот и попал впросак. Да и слава богу, что не построили — он, говорят, такого напридумывал, что только для Петербурга и годилось.

— Средств слишком много требовалось.

— То-то, денег пожалели на храм. — Княгиня отложила вязанье, воспрянув духом. — Раньше не скупились, на сундуках не сидели, а жили открыто. Матушка столовое белье по нескольку раз в год в Голландию стирать возила, чтоб было на чем гостей угощать. Бывало, прикажет в парке подстричь деревья наподобие медведей, пирамид, зонтиков и столы среди них с кушаньями расставит. А сейчас… Везде по Москве звонок у дверей, по-простому и не зайдешь к людям. Обедать гостя ведут в клуб, а на бал едут в какое-нибудь Собрание или опять же в клуб. А раньше у любого дворянина места на пол-Москвы доставало и веселились больше. Все нынче перевернулось. Князья стали, словно купчишки, заводы открывать, а мужики в каретах ездить. Вон рядом с нами коммерции советник поселился. — Княгиня бросила презрительный взгляд в окно. — Думают, все за золото купить можно. Он, говорят, в доме, что у промотавшихся Корсаковых купил, с потолков все русские баталии соскоблил и вместо них разных цац намалевал, а по стенам развесил картины, на которых вместо царей и полководцев — избушки с мужиками, грачи на деревьях. — Анна Петровна презрительно ухмыльнулась. — Вельможные дома совсем перевелись. Теперь князья живут в меблированных комнатах, рыщут по городу на извозчиках и курят сигары, как негры на американских фабриках. По всей Москве нынче двух десятков карет с гербом, четверней не наберешь. Эх, поднять наших стариков, вот они ахнули бы — обмелела Москва, измельчала жителями. Теперь каждый картузник и сапожник норовит за один стол с дворянином сесть.

Княгиня опасливо посмотрела на Гааза: согласен ли он с ней? Не думает ли, что на старости лет она превратилась во вздорную и ворчливую сумасбродку? Но ничего не разберешь на его добродушном лице. Кажется, слушает со вниманием, раз согласно кивает головой. Ну, пусть хоть слушает — все лучше, чем болтливый поп. Анне Петровне очень захотелось доказать Гаазу, что она права, что исчезли ныне благие нравы и государству грозит гибель.

А Федор Петрович мало думал о сути слов княгини. Вообще в последнее время он все чаще бывал безразличен к спорам собеседников, если, конечно, они не касались его подопечных. Он пытался во время разговоров на ненужные для его дела темы отдыхать, как вот сейчас. Зато ему нравилось, как говорит княгиня, он согласно кивал головой, не думая о смысле слов, а вслушиваясь лишь в торжественные интонации речи.

— Федор Петрович, подай мне книжку, что возле тебя.

Гааз очнулся от полудремотного состояния и поспешил исполнить просьбу.

— Книжки и те другими стали, — продолжала ворчать Анна Петровна. — Мне Наташа принесла новую историю. Все бессвязно, слога нет. Я попробовала читать и на первой же странице застряла. Вот послушай. — Княгиня раскрыла книгу. — «Однообразие природных форм исключает областные привязанности, ведет население к однообразным занятиям, однообразность занятий производит однообразие в обычаях…» Ты что-нибудь понял, Федор Петрович? И это, говорят, лучше Карамзина! Нет, он не позволил бы себе дурачить людей. Легко писал, даже Татищева с Щербатовым за пояс заткнул.

Княгиня огорченно вздохнула, как бы в напоминание, что не мешало бы повнимательнее слушать ее, и съязвила:

— Ты-то, дружок, не пишешь историй?

— Нет, матушка ваше превосходительство. Таланта господь не дал. Прошение и то, бывало, пишу и маюсь — очень они романтичными и чувствительными получаются, а сейчас, говорят, требуется побольше сухости и хорошего почерку.