Михаил Вострышев - Старомосковские жители

Но давно, давно ушли те величественные, незабываемые времена. Перемерли даже все пятеро детей Оболенской, успев, правда, промотать накопленное отцами и дедами наследство. И теперь приходится Анне Петровне доживать свой долгий, до пресыщения долгий век в мезонине у бездельника внука. Одна осталась радость — правнучка Наташа.

Наташа, впорхнув в комнату, хотела защебетать, закружиться в танце вокруг милой бабули, но княгиня остановила ее горделивым взглядом: полноте, мы не одни.

Федор Петрович взял легкую ладошку старушки и чинно поцеловал пальцы.

— Как поживаете, матушка ваше превосходительство?

— Ох, какая это жизнь. — Анна Петровна села и взяла вязанье. — Девяносто годиков нынешней зимой минуло. Зажилась.

— Поверьте — вам пятьдесят, не больше. Мы еще с вами на многое можем сгодиться.

Княгиня изучающе посмотрела на Гааза — не шутит ли? Смешон, истинно смешон был доктор, но до чего голубые глаза! И все же — девяносто. Сгодиться можно только лишь на огородное пугало.

— Бабуля, вы у нас молодец! Мы с папа́ возьмем вас с собой на светлой на бал в Собрание. Вы там всех покорите, — защебетала Наташа, но старая княгиня не приняла ее лесть.

— Ну, как, Наташа, права я: встретила его у разбойников?

— Был, был! Ой, бабуля, я вам сейчас такое про него расскажу. Можно, Федор Петрович, про сегодня рассказать?

— Иди, иди, княжна, — Анна Петровна всегда так называла правнучку, когда сердилась, — а то петербургский поп небось соскучился. Ведь отец твой ему не пара — сам болтать любит, так им слушатель нужен. А мы здесь с Федором Петровичем потолкуем, как старые дружки, о наших старческих пустяках.

— А потом к нам его, бабуля, отпустите. — Наташа хлопнула в ладоши и хотела весело выбежать, но тут ей показалось, что от Гааза пахнуло смрадом арестантской камеры, и она со стыдом за свой счастливый беспечный вид опустила глаза. — Я расскажу обо всем папа́. Мы тоже должны помогать… — Она запнулась, не зная, как назвать преступников при бабушке, взглянула на старого доброго доктора и тихо-тихо вымолвила: — Несчастным.

— Спаси ее господь, — перекрестилась Анна Петровна, когда за правнучкой закрылась дверь. И добавила, с гневным презрением сверкнув глазами: — Только отец ей в добром деле не помощник.

Гааз участливо вздохнул.

Княгиня тяжело опустилась в кресло и, посадив очки на нос, потянулась за вязаньем.

— Ну, знаешь, по какому делу просила заехать? — Но, вновь глянув в голубые глаза чудака доктора, Анна Петровна поняла, что ее гордый нрав и царственный тон с ним неуместны. Она разрешила себе быть немного проще. — Садись-ка поближе, нечего столбом стоять.

Княгиня привычно стала перебирать спицами, а Гааз присел возле на небольшой диванчик с шитыми подушками.

— Ты бы одевался получше. Ведь статский советник, а ходишь как фокусник.

Заметив, что Гааз смутился, Анна Петровна решила больше не досаждать приятному и нужному ей человеку, которого знала без малого полста лет. Он еще до войны с французом частенько приглашался на консультации по лечению ее покойного мужа. Правда, тогда Гааз приезжал в карете орехового дерева, запряженной четверкой белых рысаков, сам был молод, сухопар и серьезен. Тогда он любил носить белые высокие галстухи и белые манишки с мелкогофрированными воланами.

— Тут до тебя петербургский поп был. Все пытался мне рассказать, как он в Москву по железной дороге ехал и радовался за прогресс. Я с ним совсем ни о чем не поговорила да выгнала вниз. Там его лучше поймут… Что ж, — княгиня с надеждой и приметным страхом подняла на Гааза глаза, — совсем не стало истинно благочестивых священников?

— Есть, есть, матушка ваше превосходительство. Много и строгих, и из себя видных.

— Дай-то бог, чтобы меня не шут гороховый отпевал. Уж больно учены все стали. От глупости это. Ты помолись и утешь, а науки немцам оставь… Ах, извини, Федор Петрович, все забываю, что ты тоже немец. Рассказал бы старухе о чем.

— Да о чем мне рассказывать? — растерялся Гааз. — Я ж все по-старому: из больницы в тюрьму, из тюрьмы в больницу.

— Про это и впрямь не надо. — Княгиня с ужасом отмахнулась. — И не грех вам было на святом месте, где покойный государь Александр Павлович храм заложил, тюрьму ставить?

— Так ведь далековато от Москвы, зачем молиться в такую даль ездить? Да и тяжеловат хотели поставить храм, а там сыпучий песок и ключи бьют. Вот и не получилось.

— Вот-вот, тюрьма получилась, а божий храм нет. Дожили! — Анна Петровна, похоже, даже обрадовалась подобному курьезу нынешнего века. Ее потянуло на воспоминания. — План храма рисовал какой-то Витберг. Немец, наверное. Ты его не знавал?